Греческая мифология, сформировавшая наше сознание

Благодаря своей храбрости они считались скорее мужчинами, чем женщинами, по своей природе… Когда они властвовали над многими народами и действительно уже поработили соседей, они услышали рассказы о великом блеске нашей страны и ради громкой славы, с большою надеждой на успех пошли войной на наш город, взявши с собою самые воинственные народы. Но когда они встретились с доблестными мужами, то их храбрость оказалась соответствующей их природе, и они получили славу, противоположную прежней: опасности еще более, чем их тело, показали, что они – женщины… Погибши здесь и понеся кару за свое безумие, они сделали память о нашем городе бессмертной вследствие его доблести, а свое отечество лишили славы, потерпев здесь поражение. Так, пожелав завладеть чужой страной вопреки справедливости, они лишились своей вполне справедливо[178], [179].

Как и всякий греческий миф, сказание об амазонках можно изменять и развивать. Лисию удобно было игнорировать справедливое стремление амазонок отплатить за причиненное им зло и подчеркивать их неудачу в захвате территории. Но, независимо от нюансов мотивации, вторжение амазонок приобрело статус легенды. Если уместно называть миф «классической историей, имеющей социальную значимость», то нападение амазонок на Афины – образцовый миф.

От поздней Античности к современности

Когда дело доходит до постклассического переосмысления историй об амазонках, все три ответвления этой темы находят свое яркое воплощение в разное время. Для последующих поколений древних афинян мифическое поражение амазонок было свидетельством храбрости их предков, бросавшим отблеск славы на них самих. Однако, когда афинский город-государство утратил свою значимость и в итоге превратился в отголосок прошлого, рассказчики мифов более не могли извлекать все те же идеологические плоды из упоминаний об этом эпизоде как исключительном достижении афинян. Тем не менее в общем виде тема амазономахии – битвы между амазонками и греками – сохранила свое влияние, особенно в изобразительном искусстве. Что же касается двух других тематических направлений: этнографического взгляда, сосредоточенного на половой принадлежности, а также исследования характеров отдельных женщин-воинов, сильных и вызывающих восхищение, – то они никогда не переставали завораживать читателей и зрителей, даже спустя сотни лет после падения цивилизации, изначально бывшей колыбелью этих сказаний.

Трудно представить себе человеческое общество, жизнь членов которого не определяется соображениями секса и разницы полов. Этнографическая модель народа амазонок предлагает один из способов осмысления этих проблем. Однако на вопрос о том, как расценивать подобную модель, давались совершенно разные ответы. Как мы видели, греческие и римские писатели не имели единого мнения относительно практики воспроизведения амазонками потомства. С одной стороны, сообщалось, что амазонки большую часть времени проводили внутри своего исключительно женского общества, – и в таком случае они могут служить примером целомудрия. С другой стороны, желание продолжать род неизбежно подразумевало сексуальные контакты с мужчинами. Совокупления эти, представлявшиеся беспорядочными и свободными от ограничений, предписываемых нормами брака, могли расцениваться как достойные порицания. Эта двойственность дала почву для возникновения противоположных взглядов на сексуальную нравственность амазонок: не то добродетельную, не то порочную.

В европейском христианском мире поздней Античности и в Средние века существовали оба взгляда[180]. Осуждение порочности амазонок встречается уже у североафриканского христианского апологета Тертуллиана (ок. 160–240 гг. н. э.), который прибегал к мифу, чтобы очернить своего ярого противника, «еретика» Маркиона. Маркион был родом из Эвксинского (Черноморского) региона, что давало Тертуллиану удобный повод для беспощадных нападок.