Грегорианец. Четвёртый

– Утешения? В чём?

– В своем несчастье.

– Ваше несчастье смешно, – сказал он, пожимая плечами. – Хотел бы я знать, что бы вы сказали, если б я рассказал вам одну любовную историю.

– Случившуюся с вами?

– Или с одним из моих друзей?

– Расскажите.

– Выпьем, это будет лучше.

– Пейте и рассказывайте.

– Это действительно вполне совместимо, – согласился Шосс, выпив свой стакан и снова наполнил его.

– Я слушаю, – замер в ожидании повествования Дартин.

Друг задумался, и, по мере того как его задумчивость углублялась, он бледнел на глазах. Он был в той стадии опьянения, когда обыкновенный пьяный человек падает и засыпает. Он же словно грезил наяву. В этом сомнамбулизме опьянения было что-то пугающее.

– Непременно этого хочешь? – спросил он.

– Прошу вас, – ответил Дартин.

– Хорошо, пусть будет так… Один из моих друзей… один из моих друзей, а не я, запомните хорошенько, – начал Шосс с мрачной улыбкой, – некий граф, родом из той же провинции, что и я, влюбился, когда ему было двадцать пять лет, в шестнадцатилетнюю девушку, прелестную, как сама любовь.

Сквозь свойственную возрасту наивность просвечивал кипучий ум, неженский ум, ум поэта. Она не просто нравилась, она опьяняла. Жила она в маленьком местечке вместе с братом, священником. Оба были пришельцами в этих краях. Никто не знал, откуда они явились, но благодаря её красоте и благочестию её брата никому и в голову не приходило расспрашивать их об этом.

Мой друг, владетель тех мест, мог бы легко соблазнить ее или взять силой, он был полным хозяином, да и кто стал бы вступаться за чужих, никому не известных людей! К несчастью, он был честный человек и женился на ней. Глупец, болван, осел!

– Но почему, если он любил её? – спросил Дартин.

– Подождите, – поднял руку Шосс. – Он увез её в свой замок и сделал из неё первую даму во всей провинции. Она отлично справлялась со своей ролью…

– И что же? – спросил Дартин.

– Что же! Однажды во время охоты, на которой графиня была вместе с мужем, – продолжал Клерик тихим голосом, но очень быстро, – она упала с лайтфлая и лишилась чувств. Граф бросился к ней на помощь, и так как платье стесняло её, он разрезал его кинжалом и нечаянно обнажил плечо. Угадайте, Дартин, что было там! – сказал друг, разражаясь громким смехом.

– Откуда же я могу знать? – возразил Дартин.

– Цветок лилии, – сказал Шосс. – Она была заклеймена!

И Шосс залпом проглотил стакан вина, который держал в руке.

– Какой ужас! – отшатнулся парень. – Этого не может быть!

– Это правда, дорогой мой. Ангел оказался демоном. Бедная девушка была воровкой.

– Что же сделал граф?

– Граф был полновластным господином на своей земле и имел право казнить и миловать своих подданных. Он совершенно разорвал платье на графине, связал ей руки за спиной и повесил её на дереве.

– О, боже! Да ведь это убийство! – заорал Дартин.

– Да, всего лишь убийство… – сказал друг, бледный как смерть. – Но что это? Кажется, у меня кончилось вино…

И, схватив последнюю бутылку поднес горлышко к губам и выпил её залпом, словно это был обыкновенный стакан. Потом он опустил голову на руки. Дартин в ужасе стоял перед ним.

– Это навсегда отвратило меня от красивых, поэтических и влюбленных женщин, – сказал Шосс, выпрямившись и, видимо, не собираясь заканчивать притчу о графе. – Желаю я вам того же. Выпьем!

– Так она умерла? – пробормотал Дартин.

– Еще бы! Давайте же ваш стакан…

– А её брат? – робко спросил Дартин.

– Брат?

– Да, священник.

– Священник! Я хотел распорядиться, чтобы и его повесили, но он предупредил меня и успел покинуть приход.

– И вы так и не узнали, кто был этот негодяй?

– Очевидно, первый возлюбленный красотки и её соучастник, достойный человек, который и священником прикинулся, должно быть, только для того, чтобы выдать замуж свою любовницу и обеспечить её судьбу. Надеюсь, что его четвертовали.

– О! – произнес Дартин, потрясенный страшным рассказом.

– Что же вы не едите, Дартин? Она восхитительна, – сказал Шосс, отрезая кусок и кладя его на тарелку молодого человека.

Дартин не в силах был продолжать этот разговор, он чувствовал, что сходит с ума. Он уронил голову на руки и притворился, будто спит.

– Разучилась пить молодежь, – сказал Клерик, глядя на него с сожалением, – а ведь этот ещё и из лучших!

Глава 15. Домой

Дартин был потрясен страшным рассказом, однако многое было еще неясно ему в этом полупризнании. Прежде всего, оно было сделано человеком совершенно пьяным человеку пьяному наполовину. Тем не менее, несмотря на тот туман, который плавает в голове после двух-трех бутылок бургундского, Дартин, проснувшись на следующее утро, помнил каждое слово вчерашней исповеди так отчетливо, словно эти слова, одно за другим, отпечатались в его мозгу.

Неясность вселила в него лишь еще более горячее желание приобрести уверенность, и он отправился к своему другу с твердым намерением возобновить разговор, но Шосс уже совершенно пришёл в себя, то есть был самым проницательным и самым непроницаемым в мире человеком. Впрочем, обменявшись с ним рукопожатием, Клерик сам предупредил его мысль.