Грех совести

– Вообще-то, это не мои заботы. Аппаратура работает? Работает. Состав весь? Весь. Балалайки на месте. А как вы там будете петь и плясать, это уже не мои примочки. Это ваша головная боль. Я пойду в зал и посмотрю, с кем хоть я работать согласилась, – выдала Алла таким тоном, чтобы понятно было, что она их всех не очень-то высоко ставит, что себя она ценит значительно круче, и ушла за кулису на выход в зал.

С пятого ряда видно было лучше всего, хотя совдеповский пыльный зал, построенный под копирку, был маленький, мест на двести, двести двадцать, со старыми, скрипучими и визжащими креслами, облупившимися еще при дедушке Брежневе. Часть была даже без спинок и сидений. В этом зале не хватало только лозунга над красными занавесями типа «Пролетарии всех стран соединяйся», или «Народ и партия едины»!

Зритель сидел сельско-непонятный. Он громко говорил, ходил по залу, плевался семечками прямо на пол, а мужская часть зрителей была немного под хмельком. Алла мужественно ждала начала. Концерт задержали минут на двадцать. Что могло произойти за кулисами, если весь состав во время переоделся в костюмы и загримировался, Алла не понимала, но не позволяла себе сняться со стула и пойти за выяснениями. Она почувствовала, что может нарваться на скандальчик, в котором окажется крайней.

Наконец старые бордовые бархатные занавеси медленно и как бы нехотя поползли в стороны. Зал заулюлюкал и засвистел. Концерт начался.

Все полтора часа Алла сидела в кресле, как на гвоздях. Она бы лично никогда не отдала драного рубля за такое представление. К балалайкам и гармонисту претензий не было. Они гордо блистали чубами из-под картузов, игриво расстегнутыми косоворотками, улыбками и всячески старались изобразить радость от общения с публикой. Пару раз они откровенно, чтобы было понятно зрителям, подначивали друг друга и подмигивали залу для пущего веселья. К трем девицам-солисткам Алла тоже не могла ничего предъявить. Они пели весело и дружно, качая головами с бантами смешно и во время, но вот Ляля возмутила ее до глубины души. Хотя бы улыбочку на лицо напустила, чтобы длинный нос не свисал, как морковка из корзины, и не напоминал клюв коршуна с окровавленным куском мяса. Так нелепо смотрелись ярко-красные губищи из-под клюва, а морда была такая кислая, как будто она та самая плаксивая царевна-рева или только что съела лимон целиком, вместе с цедрой. Из зала она смотрелась отвратительно, но еще и сфальшивила пару раз, а под конец вообще развернулась и ушла за кулисы, не допев полкуплета. Это был ее ответ Чемберлену. Чемберленом, надо полагать, выступали зрители, которые свистели и топали ногами, ходили по залу и все так же плевались семечками на пол.

Когда Алла пришла за кулисы, там стоял настоящий гвалт. Ляля стояла прямо в костюме, подбоченясь, как заправская скандалистка или та самая бабка с семечками на базаре и даже в сарафане. Она кричала истерическим голосом прямо в лицо художественному руководителю Алику:

– В гробу я видала весь твой сраный коллектив дебилов! Я больше не пойду в полупустой зал! На второй песне гармошка вступила не вовремя, а Вовка такую трель выдал на своей балалайке, что я потеряла, где мне вступать!

– Ты бы лучше слушала! – кричал ей в ответ Алик. – Вовка все сделал классно, это ты о чем-то замечталась и поэтому зеванула! У тебя вечно все виноваты!

– Ах! Если я во всем виновата, я вообще могу убраться!

– Ну и убирайся! Если так, можешь сегодня же отваливать в Москву! Думаешь, мы тебе замены не найдем? Найдем!

– Конечно! Найдете! Где еще есть такая дура, как я, которая вас всех терпеть будет! Да еще с такими пустыми залами!

– А залы не у тебя одной полупустые! Вон у Фили в Новосибирске вообще три дебила сидело! А что делать? Сейчас народ вообще в гробу видал наши концерты! Время такое! Перестройка! Девяносто третий год, милочка моя! Тут надо или терпеть, или в ткачихи. Хотя там тоже безработица, да и кто тебя туда возьмет, ты работать не умеешь и не будешь!

– Ты думаешь, что больше некуда пойти, кроме вашей сцены? Я лучше в проститутки пойду!

– Да за тебя никто и рубля не заплатит! – подскочила к ним одна из солисток, Алла забыла как ее зовут. – Ты на себя в зеркало посмотри!

– Ах ты, сука! – выкрикнула Ляля и изо всей силы заехала девчонке по лицу. Оплеуха получилась сочная и звонкая. Она эхом прокатилась по уже пустому залу с открытыми занавесями. Все, как завороженные, стояли вокруг и молча взирали на происходящее. Видочек у музыкантов можно было записывать на видеокассету. Чубы свисали из-под картузов, своим видом показывая тоску и уныние от развернувшейся сцены, нарумяненные щеки вблизи под софитами выглядели лихорадочно-болезненно, рты с подкрашенными губами разинуты от неожиданности, а в глазах одинаковая одинокая тоска… И без тоски не взглянешь! Очень хотелось рассмеяться, но Алла сдерживала себя.

Девчонка схватилась за щеку и убежала за кулису с воплем и ревом.

– Ты что это себе позволяешь, а? Ты что, совсем тормоза потеряла? – подбежал один из балалаечников к Ляле. – Да я тебя, дуру… – и занес над ней руку.