Грехи отцов наших и другие рассказы

О системе за пределами зала – о Земле, Марсе, Поясе – нам практически ничего не сообщали. История для нас заканчивалась на середине проводившегося станцией Тот эксперимента с Эросом. Я и по прошествии лет иногда ловил себя на размышлениях о некоторых особенностях результатов. Я уже не слишком доверял своей памяти и не мог судить, точны ли занимавшие мои мысли данные, или это артефакты распадающегося, измененного сознания.

В самые горькие периоды я целыми днями лежал в амортизаторе, размышляя, как разум и особенности биографии Исаака Ньютона преобразовали картину мира для всего человечества. Я поднялся на не менее высокую вершину, и меня стащили вниз против воли. Но чаще мне удавалось на недели, а то и на целые месяцы забыть о таких мыслях. Я завел любовника. Альберто Корреа. Он служил в администрации, а в детстве перебивался случайными заработками в космопорте Боготы. Он получил диплом с отличием по политической литературе и говорил, что оба моих имени – Паоло и Кортасар – напоминают ему авторов, которых он тогда штудировал. Он мог часами толковать о влиянии классовой системы на поэтические формы или о лекциях по Батлеровскому марксизму, которые читали в прямом эфире Пилар Эйт и Микки Суханам. Я слушал и, хочется думать, кое-что усваивал. Его голос и близость его тела успокаивали меня, а минуты, проведенные с ним в отеле, были приятны и расслабляли. Альберто говаривал, что, знай он, чем кончит, остался бы на Земле жить на базовом. Если я напоминал, что тогда мы бы с ним не встретились, он то соглашался, что я того стою, то рассказывал, каких красавчиков любил в Колумбии.

Уследить за временем, конечно, было сложно, но я почти уверен, что Кантер умер на четвертый год. Он жаловался на недомогание, потом возбудился и стал бредить. Всевидящая охрана доставила ему лекарство – подозреваю, что просто седативное. Через неделю он умер.

Эта первая смерть укрепила нас в мысли, что свободы нам, скорей всего, не видать. Я наблюдал у других приступы тоски – не столько по Кантеру, сколько по оставшейся позади жизни. Не в научной группе, у других. Любовь Альберто на время стала жарче, потом он впал в безразличие, почти не разговаривал со мной и избегал моих прикосновений. Я был с ним терпелив, потому что терпение дается проще, когда не видишь замены.

Мы опускались день ото дня. Наш кругозор свелся к вопросам, кто с кем занимается сексом и считать ли то или иное замечание товарища по заключению невинным или провоцирующим, и еще к ссорам – доходящим порой до драк – за тот или иной амортизатор. Мы были мелки и жестоки, отчаянны и безрассудны, изредка человечны и даже способны на поступки истинно, хотя и эфемерно, прекрасные. Я определено не видел в тех днях ничего хорошего, пока не появился марсианин.

Самого прибытия я не видел. Я тогда говорил с Эрнцем, так что познакомил меня с ним Квинтана, выкрикнув мое имя. Я обернулся, а марсианин уже здесь. Бледнокожий, с волосами цвета ореховой скорлупы и нечистой кожей лица, в знакомой униформе флота Марсианской Республики Конгресса. Привычные охранники-астеры торчали по сторонам от него, вздернув подбородки чуть выше обычного. Квинтана и Браун нетерпеливо махали, подзывая меня к себе. Я не колебался. От проблеска новизны среди бесконечного однообразия я разволновался до дрожи в руках. Подходя, я оглаживал бороду, вопреки всякой вероятности надеясь, что с ней выгляжу респектабельней. Когда мы, все трое, выстроились перед марсианином, Браун выдвинулся на полшага вперед. Я сдержал порыв шагнуть следом, поскольку это привело бы только к тому, что мы все стали бы теснить гостя. Пришлось проглотить маленькую победу Брауна в физическом доминировании – лишь бы марсианин остался.

– Это все? – спросил он. Голос был приятный, чуть заметно окрашенный медлительным выговором долины Маринер.

– Бист, – подтвердил охранник. – Наноинформатика, вы хотели. Эти они.

Марсианин оглядел нас по очереди, как осматривают новобранцев. Показалось, что пол задрожал под ногами, но это трясло меня. Неведомое всегда вызывает электрический импульс, ощущение близящегося откровения, подобного мигу перед оргазмом. Глядя на этого человека и стоя под его взглядом, я чувствовал себя обнаженным, как не чувствовал с первого сексуального опыта; хотя сейчас из моего сердца и горла рвалась тоска по несбыточному и отчаяние, но эти чувства были не менее властными. Все, чего лишил меня этот зал, – любопытства, надежды, уверенности, что есть жизнь и за его стенами, – сосредоточилось сейчас в его спокойных карих глазах. Среди профессиональных деформаций избранной мною карьеры присутствует своего рода солипсизм, но в ту минуту я подлинно ощутил, что Господь послал ангела мне во спасение и тот нашептывает мне в ухо так долго скрытые от меня тайны, отчего мои последующие поступки и оказались столь разрушительными.

– Хорошо, – проговорил марсианин.

Подлый шажок Брауна принес свои плоды. Марсианин, достав из кармана профессиональный ручной терминал, протянул ему:

– Взгляните. Попробуйте разобраться.

Браун выхватил аппарат.