Грехи отцов наших и другие рассказы

Но все мои попытки об этом заговорить только смущали ее. С ней ничего не случилось. Она всегда была такая. Она справляется с домашними делами без проблем. Все нормально с координацией. Даже когда слова у нее застревали в горле, она не понимала, о чем я толкую. Даже блуждая как пьяная на пути от постели до уборной, она не замечала ничего необычного. Хуже того, искренне. Она была убеждена, что я говорю все это, чтобы ее обидеть, и не понимала за что. От чувства, что я предаю ее своими страхами, что я не только свидетель, но и причина ее беды, я плакал под одеялом. Она и не думала обращаться в больницу: там всегда такие очереди, да и повода нет.

Я привел ее туда в День покаяния. Мы пришли слишком рано, но я запасся ячменными хлебцами и курятиной. Мы, прежде чем поесть, обратились к приемной сестре, а потом сидели в зале ожидания с креслами из поддельного бамбука на линялом зеленом ковре. Мужчина напротив, немногим старше моей матери, упирался кулаками в колени, словно сдерживал кашель. Женщина рядом со мной, моя ровесница, если не моложе, смотрела прямо перед собой, обхватив ладонями живот, будто боялась, что кишки вывалятся. За нашими спинами вопил ребенок. Помню, я удивился, чего ради люди, которые могли позволить себе ребенка, привели его в клинику для «базовых». Потом мать взяла меня за руку. Мы сидели час за часом, сплетя пальцы, ее с моими. Иногда я говорил ей, что все будет хорошо.

Врач оказалась узколицей женщиной с серьгами-ракушками. Помню, она была тезкой моей матери, пахла розовой водой, а глаза ее смотрели мертво, как после шока. Она не дослушала моих объяснений, что заставило нас прийти. Экспертная система уже вывела на монитор историю, сказавшую ей, чего ожидать. Хорея Хантингтона. Та же болезнь – сказала она мне то, чего никогда не говорила мать, – убила моего деда. Базовая страховка покрывала паллиативную помощь, в том числе психоактивные препараты. Она сделала отметку в досье. Препараты начнут выдаваться со следующей недели и далее, пока в них будет потребность. Врач взяла мать за руки, с заученным сочувствием пожелала ей твердости и ушла. В следующую смотровую, в надежде найти там больного, чью жизнь она в силах спасти. Мать проковыляла ко мне, не сразу нашла меня взглядом.

– Что это было? – спросила она, а я не знал, что ответить.

Мать умирала три года. Я слышал поговорку: «Как проводишь день, так проводишь жизнь», а мои дни тогда изменились. Футбол, вечеринки допоздна, флирт с другими молодыми людьми моего круга – все кончилось. Я разделился на три части: сиделка при угасающей матери, студент, свирепо вгрызающийся в науку с целью постичь подкосившую его жизнь болезнь, и третья – жертва депрессии, настолько глубокой, что подвигом было вымыться или поесть. Комната у меня была – каморка, где едва хватало места для раскладушки, а матовое стекло заслоняло вид на вентиляционную шахту. Мать спала в кресле перед экраном. Над нами шумела, ссорилась, орала семья мигрантов из Балканской зоны совместных интересов, и каждый удар подошв по потолку напоминал об ужасающей скученности окружающего нас человечества. Я кормил ее супом рамен и горстями пилюль, и это были самые яркие предметы в нашем жилье. Она стала вспыльчивой, раздражительной, постепенно теряла способность к речи, хотя меня, кажется, понимала почти до конца.

Тогда я этого не видел, но передо мной стоял выбор: увести линию своей жизни от того, что было прописано на руке, бросив умирающую мать, или умереть самому. Я не захотел ее покинуть, и я не умер. Вместо этого я сделал ее болезнь своим спасением. Я стал читать все, что мог найти о хорее Хантингтона – что известно о ее механизме, проводившиеся по ней исследования, методы лечения, помогавшие иногда ее победить. Если не мог чего-то понять, находил учебные видео. Рассылал письма в программы удаленной помощи медицинских центров и больниц до самого Марса и Ганимеда. Отслеживал известных мне биоконструкторов и изводил их вопросами: какова задержка регуляции цитоплазмы? Как влияют ингибиторы белков мРНК на экспрессию основных последовательностей ДНК в фенотипе? Что означает синтез Линч – Нойона в смысле восстановления нервных тканей? – пока не стало ясно, что они меня не понимают. Я погрузился в мир такой сложности, что даже научные сотрудники не охватывали его целиком.

Что меня потрясло – это узость переднего края науки. Пока не начал заниматься самообразованием, я полагал, что наука непостижимо глубока, что все важные вопросы в ней учтены и изучены, что на все есть ответы, надо только уметь отыскать их среди накопленных данных. И кое в чем так и было.