Грехи отцов наших и другие рассказы

Проходя коридорами станции, охрана молчала, и я не пытался завязать разговор. В помещении, куда меня привели, имелся стол из ламинированного бамбука, четыре мягких стула и графинчик, кажется, с охлажденным чаем. Седой кивнул мне на стул. Через несколько минут в комнату вошла женщина. По темным волосам и разрезу глаз я определил восточноазиатских предков. Форма тела и несколько увеличенная голова сказали мне, что она астер.

– Доктор Кортасар, – начала она. Ее выговор отличался от других, акцент был легким, как у ведущего новостей. – Сожалею, что мы раньше не беседовали. Меня зовут Мичо Па.

– Па, – повторил я, поскольку ее военная выправка намекала, что обращаться к ней по имени не стоит. Легкая улыбка женщины подтвердила мою догадку. Седой мужчина что-то сказал на астерском волапюке, так быстро, что я не уловил смысла, и Па кивнула.

– Верно ли я поняла, что вы имели возможность рассмотреть те же данные, что и доктор Браун?

Я сложил руки на коленях и до боли сжал кулаки.

– Да, он мне показал.

– Вы сумели сделать какие-то выводы?

– Да, – сказал я.

Па налила нам обоим чаю и включила виртуальный дисплей. Схемы были мне знакомы, как черты любовника.

– Что вы об этом думаете?

Дрожь я ощутил так, будто дрожала сама станция, а не мое тело.

– На основании данных по скорости распространения и внутренней структуре, я полагаю, что латентная информация, скрытая в протомолекуле, экспрессируется в нечто, функционально сходное с яйцом.

Она жалостливо улыбнулась мне.

– Разъясните.

Я пересказал ей то же, что говорил Брауну, когда рассчитывал его одурачить. Невидимый шутовской колпак неплохо на мне сидел: я острил и подпускал волнения. Под конец я чуть сам себя не убедил, что высказанное мной возможно. Что врата – я этого слова не употреблял – могут оказаться еще и яйцом. Что ни говори, убедительнее всего лжет тот, кто сумел обмануть сам себя.

– Не отдавайте им Брауна, – сказал я. – Он занимался вспомогательными работами. Настоящую вели мы. Отошлите меня, а не его.

– Мы еще обдумываем, как поступить.

Когда она поднялась, я потянулся к ней, взял за руку.

– Если вы вернете меня в зал, он меня убьет.

Она помедлила.

– Почему вы так думаете?

– Он из научников.

– Вы тоже.

Мне потребовалась не одна секунда, чтобы изложить столь очевидную мысль словами:

– Я бы так и сделал.

* * *

После скудной и тесной Фебы светлые коридоры станции Тот словно лучились роскошью. Широкие белые переходы с почти органическими изгибами. Помещений хватало и для командной работы, и для индивидуальной. Я спал в отдельной комнате не больше кельи средневекового монаха, зато ее ни с кем не приходилось делить. Я ел искусственное мясо, нежное и сочное, как лучшие земные бифштексы, и пил вино, неотличимое от настоящего. Местный климат, свободный от температурной инерции восьми квадриллионов тонн ледяной Фебы, оказался мягким и приятным.

Научное сообщество Тота было многочисленнее и квалифицированнее земного и лунного, соперничая с лучшими учреждениями Марса. Группу наноинформатики усилили, с избытком восполнив утрату марсианских коллег. Кроме Тин, Ле и Квинтаны я мог теперь обсуждать протомолекулу с профессиональным музыкантом Боутером, переквалифицировавшимся на информационную инженерию, и с древней старухой Алтеей Экко – только неделю спустя я узнал в ней автора половины учебников, по которым занимался в Тель-Авиве. И еще Лодж, и Кензи, и Якобсен, и Аль-Фарми, и Браун. Мы ночами засиживались в общих комнатах, смешиваясь временами с другими группами: биохимии, сигнальной теории, морфологии, физической и химической инженерии, логистики и так далее и так далее – казалось, на Тоте представлены все специальности переднего края науки. Мы, как завсегдатаи кофеен в мусульманской Испании, составляли отдельную цивилизацию. Во всяком случае, так мы себя воспринимали. Возможно, это чувство навеяла нам романтика тех времен.

Все научные сотрудники подвергались обработке, которая, по общему мнению, создавала некоторые проблемы. Когда Камбуши, не сославшись на Синг, использовал ее высказанную после ужина теорию, уподоблявшую протомолекулу Гузмановскому квантовому компьютеру, она отловила его в душевой спортзала и насмерть забила керамической насадкой на скамью. После этого сотрудники безопасности стали тщательно за нами присматривать, но сменили свое вооружение на нелетальное. Синг получила официальный выговор от Дрездена, но своего положения в группе не лишилась. Этот случай только подтверждал то, что мы знали и так. Прежняя мораль к нам больше не применима. Мы слишком важны, чтобы отвечать за свои действия.