Грехи отцов наших и другие рассказы

Мы ждали и готовились, и напряжение с каждым днем становилось утонченнее и изысканнее. Ходили слухи об утрате и возвращении образца, о проекте информационной кампании, которая отвлечет официальные органы от нашей работы до момента, когда всем станет ясна его всеискупающая важность, о близнецах нашей научной станции на Ио и Осирисе и о меньших проектах, связанных с нашим. Все это не имело значения. С нашей работой нельзя было сравнить даже величайшие в истории человечества войны. Подчинить протомолекулу нашей воле, направить поток информации, повторив научный подвиг предшествующей цивилизации, – перспективы, которые открывались перед человечеством, просто не с чем было сравнить. Если задуманное нам удастся, жертвоприношение Эроса сделает возможным буквально все, что может вообразить разум.

Вероятность, что человечество будет застигнуто врасплох вторжением пришельцев – создателей протомолекулы, добавляла к нашим чувствам – по крайней мере, к моим – холодок страха. Я не колебался и ни о чем не жалел. Я выжег из себя нерешительность и способность к раскаянию. Впрочем, я был уверен, что, и отказавшись подвергнуться обработке, действовал бы в точности так же. У меня хватало ума понять, что это неправда, но я в это верил.

Нас известили под конец рабочего дня. Через семнадцать часов Эрос выйдет на связь. В ту ночь никто не спал. Никто и не пытался уснуть. Я ужинал – цыпленок под соусом фесенджан и рис с изюмом – вместе с Трин и Лоджем; мы втроем склонились над высоким шатким столом и говорили так быстро, словно хотели заговорить время ожидания. В другую ночь мы разошлись бы по комнатам, позволили бы службе безопасности запереть наши двери и смотрели бы развлекательные программы и пропущенные строгой цензурой компании новости. Но в ту ночь мы вернулись в лаборатории и полностью отработали вторую смену. Данные, когда они начнут поступать, должны были транслироваться в открытый эфир, во всеуслышание. Нам останется только слушать, а отследить нас через пассивный прием будет невозможно. Такая анонимность обходилась дорого. Невозможно будет перезапустить использованный образец, не будет второй попытки. Оборудование Эроса – важнейшее и наиболее уязвимое – нами не контролировалось, поэтому мы маниакально перепроверяли все, до чего могли дотянуться.

Моим рабочим местом и центром существования был экран во всю стену с многовалентным интерфейсом и удобнейшим креслом. Вода имела огуречный, лимонный, оксирацетамовый привкус. Ле, Лодж и Квинтана расположились рядом, наши рабочие места расходились от центра, как распластанные по полу лепестки простого цветка. На Эросе в замкнутом пространстве находилось полтора миллиона человек, в общих коридорах были разбросаны семь тысяч наблюдательных пунктов наподобие метеостанций, а вся система жизнеобеспечения, включая переработку воздуха и воды, работала на программах «Протогена». Все мы, словно голодные, ждали, когда начнут заполняться ячейки в наших базах данных и проявятся предвиденные нами закономерности.

Каждая минута растягивалась вдвое. Мой недоспавший организм будто вибрировал в кресле, словно толчки крови вышли в идеальный резонанс с комнатой и медленно разносили ее вдребезги. Ле вздыхала, покашливала, снова вздыхала и вскоре довела меня до того, что я бы непременно на нее накинулся, если бы не безопасники у дверей и страх пропустить старт поступления данных.

Квинтана первым закричал «ура», за ним Ле, а там и все мы вместе взвыли от восторга, особенно сладкого после такого долгого ожидания. Данные вливались потоком, заполняли ячейки наших таблиц и баз. В те первые прекрасные часы я отслеживал перемены на материальной модели Эроса. Воздействие протомолекулы начало проявляться в убежищах, которые мы превратили в инкубаторы, подпитывая и активируя частицы радиацией. Оно распространилось по транспортным коридорам, дошло до уровня казино, проникло в технические тоннели и доки. Протомолекула заполняла пустоты Эроса, как глубокий вдох, совершая величайшее преображение в истории человеческой расы и древа жизни, на котором выросла ее ветвь, и я – вместе с горсткой других – с благоговейным трепетом наблюдал ее развитие.

Хотелось бы сказать, что я чтил принесенное в жертву население, что я уделял в душе место благодарности за вклад, который они, не ведая того, внесли в будущее, оставшееся у них за спиной. Нас учат выражать такие чувства ко всем подопытным животным, достаточно сложным, чтобы вызывать умиление. Возможно, я их и испытывал, но заворожившая меня магия протомолекулы – и это не преувеличение – заглушала любые сантименты по поводу наших методов.