Грехи отцов наших и другие рассказы

Как быстро мы начали понимать, насколько недооценили задачу? Мне вспоминается, что практически сразу, но я сознаю, что это не так. Несомненно, в первый день, и два, и три, мы воздерживались от суждений. Столь короткий срок позволял нам – мне – увидеть лишь тончайший срез данных. Но очень скоро сложность Эроса оглушила нас. Ценность моделей, выстроенных на основании лабораторных исследований и проведенных на Фебе опытов на людях, колебалась между непостижимой и близкой к нулю. Меня застала врасплох способность протомолекулы использовать структуры высшего порядка: органы, конечности, мозг. Внешний аспект заражения из объяснимого в простой причинно-следственной парадигме через стадию преднамеренности перешел в своего рода прекрасное безумие. От «как она действует?» к «чего она хочет?» и снова к «что она делает?». Я окунулся в поток данных, пробовал одну за другой разные аналитические стратегии в надежде, что среди чисел и проекций поймаю ее взгляд на меня. Я не спал. Я почти ничего не ел. Так же вели себя остальные. У Трин случился нервный срыв – к моему счастью, потому что он покончил с ее вздохами и покашливаниями.

Слушая голоса Эроса – человеческие голоса личностей, сохраненных даже после того, как была перестроена и преображена их плоть, – я постиг наконец истину.

Излишнее упрощение, недостаток воображения и совершенная чуждость протомолекулы обрушили все наши расчеты. Поведение частиц изменилось не только количественно, но и качественно, причем изменения происходили с непрерывно сокращающимися интервалами. Я все яснее ощущал, что отсчет пошел, но не мог бы сказать, к чему он приведет.

Возможно, мне следовало бы испугаться.

С каждым новым откровением в долгой непрерывной цепи познания, возникшей раньше человека, начинается что-то новое. Новое приходит в мир с каждым часом, с каждым днем, с каждой жизнью. Распознанное или незамеченное, оно существует в одном-единственном разуме тайно, обособленно. Эта потрясающая до глубины души радость открытия нового вида или новой теории, объясняющей подточивший прежние устои факт. Это чувство ранжируется от мощи, превосходящей оргазм, до тихого восхищенного голоска, нашептывающего, что все прежнее было ошибкой.

Нужен и талант, и целеустремленность, и, прежде всего, удача, чтобы на протяжении звездной, блестящей карьеры насчитать хоть несколько таких минут. У меня на каждую смену их выпадало пять или шесть. И каждая была выше любви, превосходила секс, превосходила наркотики. Если я все-таки засыпал, то и во сне сопоставлял и анализировал данные и просыпался, дрожа от надежды, что на сей раз, сегодня, придет все объясняющее озарение. Найдется линия, соединяющая точки в рисунок. Все точки. Навсегда. Я жил на краю откровения, плясал в пламени и не сгорал. И конец, когда он настал, оказался для меня неожиданностью.

Он застал меня в моей каморке, в темноте и тишине, между явью и сном, в постели, обнимавшей меня, как ладонь обнимает желудь. Острый запах свежего фильтра в вентиляции напоминал о дождях. Послышавшиеся мне голоса – отрывистые и сердитые односложные реплики – я приписал долгим часам прослушивания Эроса в сочетании с сонной сумеречностью сознания. Когда трое безопасников, войдя в распахнувшуюся дверь, выволокли меня наружу, я готов был поверить, что это сон. Спустя несколько секунд завыла тревожная сирена.

Я так и не узнал, каким образом астеры обнаружили станцию Тот. Какая-то техническая неполадка, упущение, оставившее ведущий к нам след, неизбежная при работе с людьми утечка информации. Станционная охрана, словно скотину, прогнала нас по коридорам. Я полагал, что наш путь ведет к судну для эвакуации. Я ошибся.

В лаборатории нас выстроили перед рабочими местами. В моем помещении командовала Фонг. Тогда я впервые разглядел в ней нечто сверх безликого куска требовательной биомассы, составлявшей службу безопасности. Она стволом травматической винтовки для разгона толпы указала мне на рабочий пост. Их всех вооружали для контроля над научниками, а не для обороны станции.

– Очистить, – приказала Фонг. – Стереть начисто.

С тем же успехом она могла приказать нам отгрызть себе пальцы. Лодж скрестил руки на груди. Квинтана плюнул на пол. В глазах Фонг сквозил страх, но мы презирали ее приказы. Тогда это представлялось нам подвигом. А через десять минут ворвались астеры. Без какой-либо униформы, вооруженные чем попало. Они вопили и перекликались на осколках десятка языков. Штурм возглавлял молодой парень с татуированным лицом. Я видел глаза Фонг, когда она, придя к каким-то своим выводам, подняла руки. Мы последовали ее примеру, и астеры, еще не остывшие после драки, окружили нас, наперебой забрасывая вопросами. Меня бросили на палубу и связали руки за спиной. Двое унесли Ле, сыпавшую ужасными угрозами. Пол под щекой казался мне слишком твердым для такой малой гравитации. Я рассматривал сапоги астеров и вслушивался в их гомон. А сигнал моей рабочей установки призывал рассмотреть обработанные результаты, которых я так и не увидел.