Григорий Распутин. Могилы моей не ищите

Старательно прорисовывала в своем воображении всех этих копошащихся людей, но когда фон был дописан, и Теодора Федоровна увидела результат, то в ужасе тут же закрасила его. Теперь Григорий Ефимович вышагивал из бежево-серой стены, которая придвигалась к нему, а он от нее. Возникала иллюзия движения проекции на зрителя, и Теодора Краруп начинала пятиться от картины к входной двери, упиралась в нее спиной, слышала из парадного голоса. Это снимавшие по соседству комнату торговцы сбитнем тащили свое нехитрое оборудование, грохоча кружками, притороченными у них на поясе.

Портрет Распутина был закончен 13 декабря 1916 года.

Это событие было решено отметить чаепитием, на которое прибыл сам виновник торжества в сопровождении своих поклонников и двух агентов охранного отделения. Так как тесная комнатка-мастерская не могла вместить всех пришедших, то часть из них расположилась на лестничной площадке и дверь в тамбур оставили открытой.

Григорий Ефимович долго смотрел на свое изображение, прикасался к холсту руками, заглядывал себе в глаза и не мог их различить за тяжелыми, густыми мазками, которые хлопьями отваливались от уступами нависающих бровей. Хоть он и улыбался на портрете, но как никогда остро чувствовал, насколько он глубоко несчастен, насколько его сердце закрыто и очерствело, глаз его было не разглядеть вовсе не потому, что художник не смог их написать, а потому, что он утаивал свое сердце, стыдился самого себя, чем и предавал самого себя.

Тогда почему же он улыбался? Чему радовался? Тому, что сознавал – утаив свое сердце от других, все равно не скрыть его от револьверных пуль или от стрел, которыми слуги Диоклетиана изрешетили тело святого мученика Себастьяна, а потом утопили его в сточной канаве.

– Сказано святыми Евангелистами: нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы – медленно, словно в забытьи проговорил Распутин и обвел собравшихся невидящим, отсутствующим взглядом. – Скоро меня не станет, а живописание сие останется. Кто это – я или не я? Не ведаю…

Затем Григорий Ефимович повернулся к Теодоре и поклонился ей:

– Благодарю тебя, раба Божия, за любовь и тайноведение.

Григорий Ефимович Распутин

Глава 7

В Чесменскую военную императора Николая I богадельню, расположенную на седьмой версте по дороге в Царское Село, Александра Федоровна и Анна Александровна Вырубова прибыли во второй половине дня, когда уже начало смеркаться. У ворот богадельни императрицу и ее фрейлину встретил командир Отдельной батареи для воздушной артиллерийской обороны Императорской резиденции в Царском Селе гвардии полковник Владимир Никанорович Мальцев.

Имя этого офицера было хорошо известно при дворе, и царица ему доверяла – участник русско-японской войны, артиллерист-теоретик и практик, изобретатель и разработчик прицельного устройства для стрельбы по воздушным целям, поклонник Г.Е. Распутина. Последнее обстоятельство являлось определяющим в списке его заслуг.

Полковник Владимир Никанорович рядом с зенитным орудием Отдельной батареи для воздушной артиллерийской обороны Императорской резиденции в Царском Селе

Чесменская военная богадельня Николая I

Владимир Никанорович доложил, что тело Григория Ефимовича было привезено накануне ночью сестрой милосердия санитарного имени Ее Императорского Величества поезда, его домоправительницой Акулиной Никитичной Лаптинской. Она же присутствовала при вскрытии, произведенном в морге богадельни судмедэкспертом, профессором судебной медицины и токсикологии Дмитрием Петровичем Косоротовым.

В ходе патолого-анатомической процедуры Лаптинской стало дурно и ее пришлось удалить из прозекторской.

При этих словах Александра Федоровна закрыла лицо руками и отвернулась. Да, ей объяснили, почему вскрытие было необходимо, и она согласилась с объяснениями, но ничего не могла с собой поделать, как представила себе эту картину, и слезы сразу начали душить ее.

Подумала в эту минуту о том, что, вероятно, ей было бы лучше и легче заплакать, разрыдаться сейчас в голос, но слезы таились где-то внутри и не шли, этим они были похожи с сестрой, а вместо слез закипали ярость и отчаяние, гнев и беспомощный страх перед будущим.

Легче императрице стало только в домовой Христорождественской церкви, где перед иконостасом, похожим на вызолоченную резную шкатулку на высокой мраморной солее, в деревянном гробу лежал Григорий Ефимович.

Почему-то здесь стало возможным дышать, не захлебываясь от рыданий, не давясь сухими, как сода, слезами, а еще убрать ладони от лица и, не боясь, смотреть поверх мертвого раба Божьего Григория на образы Евангелистов, что были изображены на Святых вратах иконостаса в виде ангела, льва, тельца и орла.