Григорий Шелихов

мундирные блюстители государственных финансов, вызываемые бегавшим за

ними чиновником-посыльным, Григорий Иванович, сунув в руку этого

придворного Цербера десятирублевую ассигнацию, решил напомнить о себе.

- Спроси, друг, когда прийти велит, а то мне недосуг сегодня...

Опустив ассигнацию с ловкостью фокусника в один из бесчисленных

карманов нанкового мундира, чиновник исчез в кабинете Жеребцова.

- Пожалуйте! - провозгласил он, появляясь снова на пороге и

пропуская морехода в святилище жреца российской коммерции.

- Как деньги возьмешь, купец, отпущенные его сиятельством на твою

затею? - совершенно зубовским, надменно грубым тоном встретил

Жеребцов. - Я вызывал казначея, он говорит: иначе выдать не могу,

только рублевыми да трехрублевыми ассигнациями, да медью, да серебром

мелким - мешков пять-шесть наберется... Ежели не подходит, не вывезут

кони, на которых гоняться любишь, не бери, пожалуй. Мы напишем

наместнику сибирскому, его превосходительству Ивану Алферьевичу Пилю,

- подчеркнул Жеребцов обязательность обращения по чину к

высокопоставленным должностным лицам, - чтобы тебе на месте из

питейных сборов и подушных выплатили...

- Не надо! Обойдемся без денег этих! - Шелихов повел плечами, как

от укуса лесного клеща. "Дернула меня нелегкая гоняться с ним, -

подумал он с досадой, - замучит, ярыжка мундирная".

От рысьих глазок Жеребцова, устремленных как будто бы в лежавшие

перед ним бумаги, не укрылось возмущение Григория Ивановича.

- Когда из Петербурга выезжать собираетесь? - неожиданно спросил

Жеребцов, испугавшись, что вдруг Шелихов по этой причине решит

задержаться в столице.

"Расправиться с сибирским стоеросом по-нашенски ничего не стоит,-

думал зубовский шурин, разглядывая из-под рыжих бровей могучую стать

морехода. - Да, черт его знает... за ним Державин стоит, Воронцов -

этот, хоть и не любит его государыня, а постоять на своем не боится и

умеет... Не вышло бы чего, недаром и Платон кругом ходит, нас

притравливает, а сам взять боится".

- Генерал-фельдцейхмейстер его сиятельство граф Платон

Александрович удивляются, - не дождавшись ответа на вопрос, после

некоторого молчания продолжал Жеребцов, - как вы дело свое можете на

такое долгое время покидать для поездок в Петербург? Мало ли чего в

ваше отсутствие может случиться - вы пред властью в ответе... с вас

спросят, почему и как допустили!

Ошеломленный таким оборотом приказного остроумия, Шелихов

побагровел и, не находя слов для ответа, кроме вертевшейся на языке

несуразной брани, схватил себя за ворот рубахи.

- Ты... ты меня к ответу ставишь?! - хрипло выдавил он несколько

слов.

- Беневоленский! - крикнул Жеребцов, встав и отодвигаясь от

приблизившегося к нему морехода. - Проводи, Беневоленский, господина

купца к казначею, к Мамаяткину. Скажешь, что я приказал из-под земли

найти, но не более чем в три мешка уложить деньги... Понял?

Махнув рукой, Григорий Иванович круто повернулся и пошел за

Беневоленским к казначею. "Запомнишь, каково с Жеребцовым гоняться!" -

злорадно посмотрел вслед мореходу и усмехнулся дошлый на блошиные

укусы шурин Зубова.

Процедура отсчета заняла у казначея Мамаяткина около трех часов,

и только под вечер вернулся Григорий Иванович в державинский дом,

внеся из возка в свою комнату три прошитых и опечатанных мешка мелких

ассигнаций.

2

Вечером у Державина снова были гости. Шелихов сослался на

недомогание и не вышел к ужину. Проснулся он с полуночи, встал и долго

сидел у окна, раздумывая о предстоящем возвращении домой. Он

представлял себе, на что может рассчитывать в будущем. Петербургские

впечатления и ничтожные результаты хождений вызывали досаду и боль. Он

видел себя предоставленным собственным силам. Что же, может, он будет

делать погоду в далекой и пока вольной американской земле, не считаясь

с произволом всех злых ветров, какие только могли дуть из столицы?..

Тяжело было на сердце Шелихова.

И уже раза два подходил ночью Аристарх к дверям красной гостиной

и подолгу, качая головой, слушал вздохи и кряхтенье иркутского гостя.

"Замаялся, болезный, среди крокодилов питерских. Ехал бы домой, долго

ли тут до беды", - думал старый дворецкий, знавший все сплетни и

разговоры зубовской дворни. Знать все, что делалось и говорилось в

зубовско-жеребцовском "вертепе", его обязывал Гаврила Романович,

который каждый день принимал поутру от Аристарха вести, - Державин их

учитывал в своей государственной и придворной политике.

Зубовские люди передавали подслушанные недобрые господские

разговоры, вплоть до подробностей о том, как Платон Александрович

отговорил государыню от якобы внушенного ей Гаврилой Романовичем

желания самолично видеть и выслушать Шелихова, о котором у нее

сохранилось смутное и досадное воспоминание. Узнав об успехе Зубова,

не допустившего Григория предстать перед государыней, Державин

потемнел лицом, насупился и подумал про себя, что мореходу и впрямь