Григорий Шелихов

образованными и сильными. Им ни перед кем не придется шапок ломать...

"Хорошо, за чем же дело стало, в девяносто пятом и двину!"

- Ну, подписную дал, пошли обедать... Ты, замечаю, давно

постишься, аль тебя враны, как Илью пророка, акридами питают... А-а? -

по обыкновению шуткой заключил Шелихов подбодрившие его мысли.

- Н-нет... я не пощусь. Наталья Алексеевна по работной моей

занятости горячее сюда присылает, и Катерина Григорьевна тоже...

жалеет...

- И ты жалостью сыт? Ну, пошли щи хлебать и под контракт выпьем!

- Шелихов легко повернул рослого Ираклия и подтолкнул к дверям.

- Дайте архитекту американскому тарелку... жалости со свининой! -

победоносно сказал, оглядывая жену и дочь, Григорий Иванович,

усаживаясь за стол.

- Что случилось? - спрашивала, переводя глаза с Ираклия на отца,

зарумянившаяся от смущения Катенька.

5

Незаметно прошел день официального Нового года. Екатерининская

Русь времена года определяла церковными вехами, мореход же отсчитывал

годы жизни и труда по открытию навигации в Охотском море, когда в

июне-июле оно очищалось от плавающих льдов.

В конце великого поста перед крыльцом большого дома шелиховской

усадьбы остановилось десятка полтора крытых кошев с монахами. Толпа

доброхотных проводников из женщин и детей с большим интересом

разглядывала прибывших.

- Не иначе, на похороны слетелись черные, - зловеще шамкала

беззубым ртом древняя бабка Секлетея, подосланная Иваном Ларионовичем

Голиковым проследить, как встретит варнак Гришка царских посланцев,

направлявшихся в Новый Свет по его, Голикова, как он был уверен,

благочестивому почину. Иван Ларионович до глубины души был уязвлен

тем, что посланцы в черных клобуках предпочли остановиться в

шелиховском доме, а не у Голикова. "Это все зять его масон Резанов

нашептал и подсучил", - с горечью думал иркутский "златоструй".

Рослые монахи в клобуках, выпиравших из воротников волчьих

нагольных шуб, высыпали из кошев и топтались, приплясывая на снегу,

недовольно оглядывая запушенные морозом окна. Некоторые, задрав кверху

бороды, с любопытством разглядывали искусно расписанную Ираклием над

крыльцом дома вывеску северо-американских компаний Шелихова. В

обрамлении шкур и морд невиданных зверей, райских плодов и цветов на

вывеске был изображен в человеческий рост полуобнаженный, с копьем в

руке, медно-красный, свирепый лицом воин американской земли.

- Истинный сын дьявола, исчадие адово! - переглянулись и отошли

монахи, осенив себя крестным знамением.

Хотелось есть, с морозцу не грех было бы пропустить чарку доброй

водки. Чего-чего, а такой малости, отправляясь на край света

проповедовать слово божие, постники вправе были ожидать от хозяев,

богобоязненного и усердного к делу церкви семейства Шелиховых, - так

рекомендовал возглавившему американскую миссию архимандриту Иоасафу

семью морехода Николай Петрович Резанов.

По совету кавалера Резанова, в кошевы, груженные инвентарем для

будущих в Новом Свете православных храмов, каждый из десяти членов

миссии подбросил по тюку или коробу своего товарца - суеты и

побрякушек. Такой товарец пригодится для лучшего внедрения веры в

языческие души. Что это за души, монахи смутно себе представляли. Это

что-то заключенное в нелюдскую оболочку из красной кожи и падкое до

суетных прикрас.

Голоса, шум и возня, слышавшиеся за дверями красного крыльца,

замолкли. Ходом с этого крыльца давно не пользовались, и потому

разбухшие, скованные морозом двери не поддались усилиям хозяев.

- Не расторопен купчина! - недовольно пробасил отец Ювеналий,

когда понял, что двери эти и не откроются. За клобуком у Ювеналия

спадал черный шлык - отличие сана иеромонаха. У иеромонаха мерзли

ноги, по его росту волчьей шубы едва хватало до колен. - Должен бы

понимать, сибирский облом, приличие. Духовных особ на снегу и навозе

ждать заставляет.

Бывший офицер горного корпуса Семен Васильевич Вязьмитинов, после

нечаянного, в пьяном трактирном угаре, убийства любовницы, цыганки

Стеши, решил поставить крест над карьерой своей светской жизни и с

принятием иноческого сана под именем иеромонаха Ювеналия пополнил ряды

неудачливых людей всех сословий, находивших в те времена убежище за

монастырскими стенами.

Монахи даже не заметили, как неожиданно заскрипели и распахнулись

ворота усадьбы с едва различимой, под гребнем замшелого навеса, иконой

старого письма и на площадь вырвалась стая ездовых собак, которых

Шелихов всегда держал при усадьбе в великом множестве.

Увидев под окнами дома монашеский поезд в окружении толпы

добровольных проводников, Григорий Иванович преисполнился невольной

гордости: не к Голикову или Ласточкину, а к нему заявились почетные

гости - его имя, значит, чего-нибудь да стоит в Петербурге.

- Эх, не приготовились принять, как подобало бы именитому купцу и

во все концы света известному мореплавателю! - заволновался Шелихов. -

Наташенька, оленины, что просил, не ставь на стол... Пост ведь! Рыбки,