Григорий Шелихов

"Кох!.." Но облаву умно надо устроить, днем и токмо в дождь, когда все

под крышу залезут, и чтобы казаки не кучей, а по два, по три в кабак

заходили, и на улице расстановить и хватать, кто побежит, да в

комендантское гнать, а здесь уж мы разберемся...

Самой большой гнусностью охотской жизни мореход считал асессора

Коха, но в создавшемся положении только с помощью Коха можно было

снарядить корабли. Охотские старожилы и собиравшаяся сюда к открытию

навигации беглая вольница - люди с царских каторжных рудников Акатуя и

Нерчинска, нередко и из глубин центральной России, изуродованные

звериным бесправием, жестокостью и произволом властей, задавленные

горем и нищетой, все эти люди, естественно, не могли видеть в мореходе

ничего, кроме удачливого купца и промышленника, сорвать с которого не

грех, а обмануть - заслуга. В свою очередь, горячий и порывистый, не

искушенный раздумьем над первопричинами, разъедающими человеческую

душу, Шелихов часто шел по линии наименьшего сопротивления и пытался

либо силой денег, либо принуждением заставить во всем изверившихся и

отчаявшихся людей служить его Славороссии - стране, где все будет не

похоже на жизнь в Охотске, в Сибири, в России.

3

Охотскую кабатчицу звали в народе Растопырихой, настоящего ее

имени, кажется, так никто и не знал. Эта Растопыриха, огромная баба,

весом в мелкую якутскую корову, славилась тем, что выходила один на

один и вышибала дух из самых отчаянных каторжников, загулявших или не

заплативших ей за выпитое.

Необъятные грудь, спина и бока Растопырихи, как шепотом

пересказывали очевидцы ее оголений по пьяному делу, носили

бесчисленные следы ножа, шипов кистеня и стекла бутылок.

Заведение Растопырихи звали "мухоловкой".

- Ко мне люди, как мухи на мед, идут, и бог с ними, пущай идут,

ежели я сладкая! - басом, мрачно и безулыбчиво шутила Растопыриха.

Зарезанных в "мухоловке" людей всегда находили далеко от

заведения Растопырихи, под стеной, а то и в сенях чьей-нибудь избы.

Следствия по таким находкам являлись немалой статьей дохода асессора

Коха. Делилась с ним Растопыриха и питейным доходом, покупая

контрабандный ром и русскую сивуху из казенной магазеи, делилась и

платой за укрытие у себя "несчастненьких", за которыми числились

громкие дела.

- Ежели на улице возьмут, я не в ответе, а у меня живи, как в

скиту за угодниками! - говаривала Растопыриха, принимая от

постояльцев, избегавших встречи с представителями власти, золотой

песок и самородки. И "мухоловка" ее среди сотни жил Охотска считалась

самым спокойным и развлекательным приютом - и выпить можно без опаски

и в карты поиграть, и в зернь, и в юлку...

Вторые сутки лил обложной дождь. Все живое забилось под крыши. В

чаду черкасского табака и сибирской спирающей дыхание махорки, за

несколькими столами обширной горницы в избе Растопырихи, елозя ногами

по скользкому от грязи полу, сидело десятка три варнаков в самом

фантастическом тряпье, в азямах, рваных кафтанах, полушубках на голом

теле, в женских летниках и чуть ли не в юбках вместо портов.

Играли в юлку Распиленные говяжьи кости, с выбитыми на них и

зачерненными точками, прыгали по столу.

- Чеква,* - разочарованно считает бросивший. (* Четыре.)

- Мой, верх - петушки!* - отвечает партнер и впивается взглядом в

третьего. (* Пять.)

- Лебеди,* все мое, - равнодушно говорит третий, откинув кости, и

сгребает к себе ставку - три щепоти отмеренного наперстком золотого

песку. - Подай, матка, шляхетной компании по шкалику, Иероним

Залесницкий угощает! - сказал Иероним, опуская собранный песок в

карман очутившейся около него Растопырихи. - Нет, панове, - продолжал

он с форсом, - юлка не шляхетная игра, без умствования... Давайте в

чалдонках** фортуны шукать... Вот они, акатуйской работы! Гляди, очки

какие: червоные, кровью из становой жилы наведены, чорни - сажей на

крови... Эх, кто же против меня в три листика с фалкой да с бардадымом

сядет? Только пенензы на кон! (* Девять. ** Игральные карты.)

Противник нашелся. Уселись и сосредоточенно принялись ловить

бардадыма, поливая друг друга изощренной руганью, в которой форсистый

поляк никак не уступал первенства бойкому ярославцу.

- Тьфу! - сплюнул молодой, высокий, косая сажень в плечах,

чернобородый мужик и отошел от ругающихся игроков.

- Ты, Стенюшка, не форси, - смеясь отозвался один из храпов. - Не

форси и не плюйся. Ты, если хочешь, лучше спой нам али сказку

расскажи... С охотой послухаем...

Чернобородый мельком оглядел присутствующих, остановился на

круге, сомкнувшемся вокруг играющих в карты, тряхнул копной черных

кудрей, но послушно сел, подумал мгновение и сказал:

- Про Максима про Зализняка спою, которую он сам сложил.

- Добрий вечiр тобi, зелена дiброво!

Переночуй хоч нiченьку мене молодого!

- Не переночую, бо славоньку чую

Про твою, козаченьку, голову буйную.

- Добрий вечiр тобi, ти, темний байраче!

Переночуй хоч нiченьку та волю козачу!