Григорий Шелихов

Генерал с живым интересом выслушал полуторачасовой доклад Шелихова об

Америке и планах на будущее. Особенно понравился генералу "страдалец

Сысойка", поросенок, завезенный Шелиховым из Охотска в Америку,

которому, пока он пришел в возраст, хищные и назойливые американские

вороны "кокатокли" общипали закорючку хвоста и уши.

- Гляди, это тебе предупреждение, - заливался смехом Соймонов, -

не оторвали бы тамо и вам хвостов... Так, так... Хочешь, говоришь,

просить государыню границы поставить английским судам и других держав,

а еще просишь дозволения компании завести торговлю с Японией, Китаем,

Кореей, Индией, Филиппинскими и прочими островами, по Америке же с

гишпанцами и с бостонцами? - ухватил Соймонов существо замыслов и

намерений Шелихова. - А еще обнадеживаешься испросить у ее

императорского величества помощи в пятьсот тысяч рублей и судна из

Охотского порта, под залог от компании. И немного ты просишь, а не

пройдет! - с сожалением развел руками генерал. - Одну войну уже имеем

и знаем, что Англия в ней мутит, потому воевать с Китаем или еще каким

народом побоимся... Великие мастера английские лорды и купцы интриги

политические плести! Ну, да ничего, ничего, бог не выдаст, свинья не

съест... Ты духом не падай, - утешил Соймонов морехода, - держись

своего курса, а я поговорю с графом Воронцовым и Безбородко,

Александром Андреевичем, этот силен сейчас при государыне, выхлопочем

тебе прием и вспоможение.

Через несколько дней после этого разговора в "Дневнике"

Храповицкого появилась запись, которая, отразив мгновение высочайшего

внимания к сибирским делам, несомненно подняла бы увядшие надежды

морехода, если бы Шелихов мог прочесть ее.

"1788 года, дня 10 февраля. Читали донесение Парфентьева на

Якобия. Велено, чтобы Шешковский доложил..."

"По иркутским делам указы подписаны", - неделей позже

подобострастно отметил Храповицкий результат высочайшего внимания к

нуждам Сибири: генерал-поручик Якобий заменен генерал-поручиком Пилем.

Но в судьбу дела Шелихова эта перемена никаких изменений не внесла,

несмотря на то, что генерал-губернатор Пиль особенно ревностно и

лично, а не через Селивонова, поддерживал последующие попытки морехода

добиться государственной помощи.

Проживая у Осокина, Шелихов изнывал в унылом бездействии, топя

тоску и отчаяние во французском шипучем вине. По вечерам молодой

хозяин, сорвавшийся с узды после смерти родителя, таскал морехода по

злачным местам столицы.

Однажды в таком злачном месте, прикрытом дворянским гербом,

Шелихов, раздраженный жеманством танцоров в русской пляске, неожиданно

вышел на середину зала, скинул кафтан и, оставшись в расшитой руками

Натальи Алексеевны цветастой рубашке китайского шелка, крикнул

музыкантам: "Играй то же, да позабористей, я спляшу!.."

- И отчебучил я такое, - рассказывал потом Шелихов жене, - что

посадил меня рядом с собой вельможа один, да так и не отпускал, пока

не уехал. Обласкал, расспросил про имя-отчество, кто таков, откуда

приехал, чего ищу в Питере. Я, понятно, рассказал, ну и... Александр

Андреевич Безбородко был вельможа сей. Наобещал с три короба, к себе

позвал, я на другой день к нему поехал... Только все напрасно!.. Нет,

если влезут чиновные в мое дело, - пропала Америка!

Шелихов ошибался, он так и не узнал никогда, что Безбородко

сделал все, чтобы довести до сведения государыни докладную морехода и

испросить открывателю Америки аудиенцию. Но в аудиенции было отказано.

Безбородко прекрасно учел коммерческие перспективы дела Шелихова

и решил поддержать купца, имея в виду потребовать от него потом для

себя долю в американском предприятии. Не учел он лишь одного -

непригодности в таком деле графа Воронцова. Правда, Безбородко знал,

что царица недолюбливает чопорного Воронцова не только за его

англоманство, но и за самостоятельность мнений, как и за неприязнь

графа ко всем очередным ее фаворитам. Больше того, Безбородко упустил

из виду две вещи: мелочно-изощренную, недальновидную политику царицы,

ее боязнь осложнить отношения с Китаем, бостонцами и особенно с

Англией - в Европе и без того неспокойно, - это с одной стороны, и с

другой - надо было понимать и то, что императрица неспособна забыть

личной неприятности в прошлом - тех чувств ревности, которые часто

вызывала у нее сестра графа, "грубая толстуха" Елизавета. Она,

фаворитка покойного Петра III Федоровича, злополучного мужа

государыни, бывала причиной многих невидимых миру слез Екатерины,

негодовавшей на подчеркиваемую неверность своего августейшего супруга.

Сидя в утренней теплой тальме на скамеечке тенистого парка своей

интимной резиденции в Саари-Сойс - Царском селе, под Петербургом,

царица перечитывала врученную ей личным статс-секретарем по прошениям

на высочайшее имя докладную записку Шелихова с рапортом Якобия.

"Все разумно будто бы и даже величественно, - думала государыня.