Григорий Шелихов

потом перья на себя натянул и по-своему, как причитание какое, запел и

сейчас пронзительно поет...

Досадливо морщась, Державин глядел на насторожившегося Шелихова.

Мореход, захваченный воспоминаниями о пережитых опасностях, только

сейчас, к стыду своему, вспомнил о верном Куче, отправленном по

приезде в людскую и так легкомысленно забытом.

- Григорий Иваныч, - отозвался Державин на вопросительно

ожидающий взгляд морехода, - там... краснокожий, слуга твой, к себе

тебя кличет...

Шелихов вскочил, уронив стул, и, не оглянувшись, кинулся к

дверям.

- Мишка, проводи Григория Иваныча в людскую, заблукает в потемках

по переходам нашим, - сказал Державин, направляя вслед Шелихову

шустрого казачка. - Карты нет при нем, и звезд, слава богу, через

потолок в доме еще не видно, - шутил Гаврила Романович, стараясь

шуткой сгладить неприятный конец удавшегося вечера.

- И мы, Гаврила Романыч, и мы пойдем! - шумно поднялись со всех

сторон подвыпившие гости. - Интересно поглядеть на чудо заморское -

красного человека волчьего рода... Cavaliers, engagez vos dames,* -

весело гуторила хмельная ватага. Ее радушному хозяину и пришлось

возглавить по долгу гостеприимства. Впрочем, Гаврила Романович и сам

любопытствовал взглянуть на пока еще живого американского жителя. (*

Кавалеры, приглашайте своих дам (франц).)

Глава третья

1

Расторопный Аристарх, с несколькими дворовыми, несшими в высоко

поднятых руках тяжелые многосвечные канделябры, оказался впереди

гостей. Через бесконечный лабиринт больших и малых коридоров и сенец,

подымаясь то вверх, то вниз, с шутками, смехом, притворно испуганными

вскриками дам, шумная толпа державинских знатных гостей, из которых

многие несли бокалы и кубки с вином, как будто устремляясь навстречу

приятному и веселому зрелищу, добралась до расположенной в дворовом

флигеле обширной и, надо отдать справедливость дворовым людям, чистой

и прибранной людской.

В глубине комнаты с пристенными скамьями и белыми, выскобленными

до блеска столами, на кровати людской стряпухи Степаниды сидел

необычайного вида и наряда человек. На нем была длинная, ниже живота,

рубаха птичьего пуха с кровавым расплывшимся на груди огромным пятном,

уже засохшим по краям. На голове с иссиня-черными волосами,

заплетенными в мелкие косички, высился убор из стоячих орлиных перьев.

Перья эти были прикреплены к спадавшему с затылка на спину пушистому

волчьему хвосту. Ноги облегали кожаные, отороченные по бокам красной

тесьмой штаны, заправленные в сапоги из оленьего меха. Кожаный

опорожненный мешок, предназначенный для убора, валялся в ногах.

Человек сидел прямо, как струна, уставив взор черных блестящих

глаз куда-то вперед, словно не замечая окруживших его людей и даже

Шелихова, стоявшего рядом с выражением неподдельного горя. Черты

коричнево-красного лица американца казались высеченными из камня, и

только в крыльях ноздрей орлиного носа, придававшего всему его облику

гордое и дикое выраженье, трепетала жизнь.

Вдруг он встал, сделал небольшой шаг вперед и вытянул руку, в

которой зловеще сверкал длинный и узкий отточенный нож. Толпа хмельных

щеголей и нарумяненных красавиц, в высоких, a la Marie Antoinette,

обсыпанных серебряной пудрой прическах, отшатнулась и смешалась с

дворовыми людьми Державина.

Красный человек заговорил гортанным, низким и медленным голосом,

прижимая руку к месту, где билось слабеющее сердце. Окружающие люди,

как завороженные, слушали звуки незнакомого, схожего с клекотом

большой хищной птицы языка. Один Шелихов улавливал смысл заклинаний

умирающего, в которых чувствовался своеобразный ритм песни.

- Я, Куч, волк, атаутл рода кухонтан* - детей Канука,

волка-человека и орлицы морской, - говорю тебе, брат мой, который

всегда делился со мной пищей, огнем и табаком: я вижу открытое небо и

на нем великий Кицук...** Это знак мне - я должен умереть!.. (* Одно

из наиболее воинственных племен ситхинских колошей, имевших тотем с

изображением волка и орла. ** Северное сияние.)

Ложь никогда не слетала с уст моих, трусости не знала моя грудь.

Я не боюсь смерти. Мы часто встречались с ней. Я побеждал ее, теперь

ее черед...

Вот мой нож. Я даю его тебе, чтобы ты зарезал мне сильного калга.

Не оставь меня в новой жизни без слуги.

Положи со мной, вложи в мои руки копье, томагавк, лук и стрелы с

железными жалами. Сети для рыбы положи мне под голову. Ружье положи со

мной, чтобы не остался я в дальнем пути без мяса и рыбы. Сожги меня,

брат мой, на высоком костре, чтобы мог я после смерти подойти к огню и

не стоять за спинами других, которые греются. Скажи своей воот

Наталии... Прощай, я иду... иду...

Голос индейца прервался, по каменному лицу пробежала короткая

судорога. Закрыв глаза и склонив голову на вытянутые руки, - из них

выпал и торчмя вонзился в половицу длинный нож, - Куч, медленно

подгибая колени, будто спуская с плеч тяжкую кладь, опустился на пол,