Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника

Только помни: ты не мой воевода, а моего брата, князя Вингалы Эйрагольского, у меня с проклятыми крестоносцами пока вечный мир! А побить их следует. Подними знамя восстания по всей Жмуди, скажи всем тамошним князьям, а в особенности старому упрямцу Вингале да его криве-кривейто, что я их поддержу всеми моими силами, только бы они всю зиму немцам покоя не давали. Весной увидим, что делать!

— Постой, чтобы знали, что ты мой посланный и верили тебе, как мне лично, вот тебе мой перстень гербовый. Они все его знают. Денег на поход возьми сколько надо, я уже сказал боярину «у скарба». Сыновьям твоим обоим нашёл работу: Яну ехать от меня почётным гонцом к брату и другу — польскому королю в Краков, а Якову — на Москву путь держать, надо весточку Софье дать, да через верного человека, а то бояре всё перехватывают! — Ссориться с зятем теперь не время, другое дело назревает.

— Великий государь, — воскликнул Бельский. — Ты уже почтил меня своим великим доверием, доверши начатое: открой глаза мне, слепому, что задумал ты, государь? Чтобы знать, как мне действовать, к чему клонить князей и правителей Жмуди.

— Ты всегда был мне верный и нелицемерный слуга, — после раздумья проговорил Витовт. — Так слушай же, задумал я сбросить, сломить ненавистное немецкое иго, что с двух сторон давит на Литву. Один я не в силах разбить оковы, пусть Ягайло подаст мне руку, пусть русские князья откликнутся на мой зов, мы сломим, мы уничтожим немецкое постыдное владычество, мы освободим наши святые славянские земли от позора немецкого ярма! Но надо действовать осторожно, поодиночке немцы нас всех раздавят. В дружном союзе мы, славяне, уничтожим немецкую силу.

Тебе и обоим твоим сыновьям поручаю я главные роли. Поддержи восстание в Жмуди, не давай ни часа покоя сторожевым немецким войскам, вторгайся в их пределы, а когда они будут жаловаться мне на ваши действия, я буду относиться к вам с величайшею строгостью: буду писать вам приказания немедленно положить оружие и смириться, но пока вот этой печати я не приложил к письму, — Витовт показал большую печать, висевшую у него на поясе, с изображением всадника на лошади с копьём в руках /герб «Погоня» — Ред./ — не верь, не верь и не исполняй!

Когда же настанет час, когда братский союз с королём удвоит мои силы, спеши ко мне, твоё место во главе моих воевод, у знамени великокняжеского! Одним ударом мы разметаем, рассеем немецкие силы.

— Аминь! — просто и торжественно заявил воевода Бельский. Витовт обнял его.

— А теперь, дорогой брат по оружию, прости, что ночью поднял тебя, время не ждёт.

— А что же прикажешь делать, государь, с татарчонком, князем Туган-мирзой, что я привёз по твоему приказу?

— Пусть завтра рано он явится ко мне. Мне не найти лучшего гонца к султану Саладину, сыну Тохтамыша[59]. Несколько тысяч арканов не будут лишними против гордых крейцхеров, и большое тебе спасибо, что ты надоумил меня на это! Теперь прощай. Зайди завтра за последними приказаниями — и в путь!

Витовт снова обнял старого воеводу, и на глазах у него показалась слеза. Храбрый сын Кейстута обладал способностью плакать ежеминутно. В детстве и его, и его друга и товарища, двоюродного брата Ягайлу, братья и сверстники иначе и не называли, как «плаксами!» А эти плаксы более полувека удивляли всю Европу славою своих подвигов!

Долго ещё сидел Витовт, вычисляя и обдумывая свой рискованный план дружного нападения на немцев. Он мысленно перебирал всех славянских князей, рассчитывая, кого из них можно счесть за врага, кого за союзника. Уже под утро, утомлённый работою, он свел итог: в самом худшем случае силы его были бы одинаковы со всеми силами, которые могли бы выставить крестоносцы.

— Да ещё татары в придачу! Сломим, сломим мы немецкую силу, если бы мне даже пришлось для этого принять магометанство. Бог велик, он простит, он знает, что всё это для отчизны!

Глава XX. Князь Вингала

Светало. Витовт, утомлённый ночной работою и мучимый каким-то предчувствием, не спал. Он лежал на своём одиноком ложе и мысли его блуждали далеко.

Вдруг он вздрогнул. Ему показалось, что где-то вдалеке зазвучал знакомый ему с детства гнусливый перекат турьего рога, который был в употреблении только в одной Жмуди. Он стал прислушиваться. Раскат повторился гораздо ближе, у самых замковых ворот, и скоро топот многочисленных конских копыт по досчатой настилке подъёмного замкового моста убедил его, что замковые ворота отперты и кто-то, вероятно, имеющий на это право, въехал на двор замка.

Витовт накинул свой любимый утренний костюм — что-то вроде халата или кафтана на лисьем меху — и подошёл к окошку.

Сколько можно было рассмотреть сквозь отпотевшие, круглые, чечевичеобразные зелёноватые стёкла окон, на дворе перед крыльцом толпилась кучка всадников и его собственные прислужники помогали сойдти с коня старику с большой бородой и в тёплой дорожной одежде. Великий князь отшатнулся от окна.