Гром и Молния

Мимо нас по коридору шаркают кроссовками студенты. Знакомые и не очень. Но поскольку многие меня знают и узнают, то идут молча и не задерживаются.

— Он тебя провоцирует, Никита. Не надо. — Девушка разворачивается к своему возлюбленному. Ну, хорошо, бывшему возлюбленному. — Иди, Гена. И больше никогда не смей ко мне подходить. Я тебя больше не знаю.

Вы думаете, это недоразумение рвануло с места, сверкая жопой? Как бы ни так. Я всегда знал, что он жалкое фанатьё.

— Никуда я не пойду. Он мне обещал практику в мэрии, если я буду за тобой…

Да, блять!

— Будет тебе мэрия. Я брехать не приучен. Всё?

Мудак не отвечает. И наконец-то сваливает молча.

Святые валентинки! Даже воздух стал чище, и мир светлее, и мне хочется перекреститься.

А Лиза убеждается, что он уходит окончательно, и разворачивается ко мне. Долго топчется, смотрит в пол, вздыхает, ломает пальцы, пытается поднять на меня голову, но не может.

— Зачем ты это делал. Зачем заставлял его… ну…

— Хотел, чтобы тебе было хорошо. Он ведь тебе нравился.

Она тут же вскидывает подбородок и смотрит на меня во все глаза. Её ресницы… сука, мой словарный запас. Он убог и жалок.

— А я не для тебя. Я слишком…

— Это не тебе судить, — перебивает меня девушка. — Только я решаю, кто мне подходит, а кто нет. — Опять смущается и кратко смотрит по сторонам. — Ты лучший из всех, кого я встречала. — Говорит громко, чётко и ясно и устанавливает прямой, боксёрский взгляд мне прямо в глаза.

Вот так, Найк. Вот тебе и утёрли пятачину. А ты тут стоишь, яйца мнёшь.

— Я? Лучший?

Мне плакать? Или смеяться?

— Для меня — да.

Я должен! Просто обязан ответить ей тем же. Она мне очень нравится, я не могу без неё, мне плохо, паршиво, тошно, убого и пусто. И я очень хочу ей об этом сказать. Мне кровь из носу нужно взять её хотя бы за руку, сжать хрупкую, нежную ладошку в своей, погладить по тыльной стороне большим пальцем, или что там ещё, не знаю.

Но я не могу.

Я истукан. Грёбанный урод и дубовый неандерталец. Я сказочный мудило и баран, каких поискать, но у меня нет сил даже прикоснуться к ней. Я очкую, потею, злюсь на самого себя так, как не злился даже на ГовноГену. Святые угодники, приложите меня кто-нибудь хорошенько в солнечное сплетение или в шейную мышцу — нет сил больше быть таким чмом.

Я мог бы носить её на руках, мог бы, как пёс ходить у неё на поводке и даже, наверное, изловчился бы лизнуть её пару раз в носик.

Блять!

Как? Как я буду с ней встречаться, объясните мне заради мира на земле и победы над безработицей?! Я к ней прикоснуться боюсь, дунуть на неё. Она же такая читая, просто ангел, а я…

А ведь ей нужно будет ещё и звонить! И писать сообщения! Хэлп ми, мать вашу!

— А как же Говн… а как же Гена?

— Не напоминай меня о нём. Лучше идём в столовую. Там Натали, наверное, очередь заняла.

Мы разворачиваемся и, примериваясь к шагу друг друга, направляемся в наш полуподвал.

— Эм… знаешь. — Лисичка Лиза явно пользуется тем, что ей можно не смотреть мне в лицо и приступает к животрепещущей теме. — Понимаешь, я считаю, что твоя Настя выиграла бы тот спор. Ну… ты помнишь.

Мы идём по коридору с галереей окон, и девушка отворачивается и смотрит на внутренний дворик знания Универа.

— Мы бы могли с тобой сходить с Настей и её парнем на то двойное свидание. Ты уже знаешь, с кем она хочет пойти?

— Нет. Она не колется. Жалеет ублюдка.

И это чистейшая правда. Если почесноку, мне вообще не улыбается это всратое двойное свидание. Ничего годного из него не выйдет. Выхлопа и кайфа я там словлю, чуть менее чем нихрена. Я бы лучше сводил Лизу в какой-нибудь ресторанчик поуютней на простое свидание или как оно там у девчонок называется, а Наську оставил бы дома с едой под дверь. Мала ещё. А её воздыхателю отбил почку или даже обе. И всё делов-то.

Но поскольку я обо всём этом молчу, Лиза продолжает:

— Только вот… — она на глазах вся сникает, опускает плечи и стеснительно прячет губки меж зубок. — Ты же понимаешь… Ты привык к девушкам…

Да, блять, я дохуя к чему привык, Лиза! Но мне уже не привыкать отвыкать и в жопу тавтологию.

Как я там говорил, напомните мне? Что мы с ней в пятидесяти дойдём до лёгкого петтинга?

С радостью!

Сейчас я бы отложил это до тридцати так уж точно. Я жутко очкую, как буду её целовать, потому что у меня от поцелуя до «третьей базы» — начать и кончить.

Да даже сейчас мы идём рядом, почти касаемся плечами, и я держу руки в карманах. Ладони, сука, жжет, они чешутся, уже проснулись яйца, не спится им мать их, скоро очухается член, и тогда — понеслась душа по кочкам. И в горку. И что делать? Куда бежать прикажете? В душ? Я? Как незрелый, прыщавый задрот? Очень смешно. Прямо, блять, обхохочешься. Уржаться можно.

Вот дожил, а. Докатился, называется. Мда, а этот мир не так прост, как казалось в детстве.

Но когда рядом с нами оказывается блондиночка Сахно с этим её звуком антивируса вместо голоса, меня немного отпускает.

Но зато кажется, придавливает блондиночку. Она резко немеет, начинает тормозить, мямлить и, наверняка, в моём присутствии кюшать не сможет.