Это произошло в то самое лето, незадолго до вручения мне путевки на Бали. После нашей последней совместной прогулки у дома в Петербурге, в ходе которой Рома, имитируя то, что ничего не происходит, – просто Ксюша сейчас поживет немного с бабушкой у моря, а мы разберемся в наших отношениях, – записывал наш разговор на диктофон. Я запомнила эту прогулку, потому что Рома никогда до этого не задавал мне настолько странные и провокационные вопросы. А потом, как я выяснила намного позже, благодаря тем же слухам он смонтировал из моих ответов мою же «речь», где я якобы признаюсь в приеме наркотиков и призываю своего мужа принять участие в сексуальных оргиях.
И вот после той «шпионской» прогулки, когда мой тогда еще любимый муж задал мне все свои странные вопросы, записывая на диктофон мои ответы и уже монтируя их у себя в голове, мы пришли домой и он объявил:
– Дорогая, я завтра улетаю в Москву, и мы снова долго не увидимся. Я тут подумал, – и Рома засмущался, как всегда, когда речь заходила об интимном, – у меня ведь нет ни одной интимной фотографии своей жены…
Стоп! Мне не хотелось продолжать представлять, что он мог с этим затем сделать! Как он мог так опорочить собственную жену? Не смог справиться со своим влечением ко мне или пережить то, что от него уходит любимая женщина? Или не захотел остаться не у дел и тогда выдумал все это и поверил в собственную фантазию? Нет, это было за гранью…
Но ведь не просто так обвинения в легкомыслии и наркомании звучали закадровым текстом на всех наших судах и в кабинетах «между строк». Недаром все чиновники вначале так странно меня осматривали. Вероятно, эти «записи» и фотографии, которые Рома в «деликатной беседе» им подсовывал, были тем козырем, от которого чиновники приходили в некое возбуждение, как подростки от «Дома-2». Он создал вирус, застающий врасплох родственников и отвлекающий бюрократов от рутины. Этот вирус застревал у всех в голове, «взламывая» реальность, пока в него заворачивались взятки. Рома вывернул реальность под себя, заставляя ненавидеть меня даже тех, кто любил меня. Однако аргументом в суде этот фейк так и не стал, оставшись лишь талантливо смонтированным продуктом незаконного шпионажа.
…Я оторвалась от абсолютной темноты за окном. Ночь наступает зимой уже в пять вечера. Не задумываясь, удалила свой первый почтовый ящик. На это потребовалось всего два клика. К «горящим мостам» добавился еще один элемент.
На завтра был запланирован круглый стол, где я намеревалась создать пространство для высказываний на очень важные темы. Мой доклад о домашнем насилии был готов. Я смотрела, как он вылез из принтера и сгорбился. В голове крутились слова из Библии: «Враги человека – домашние его».
Столкновение с одержимостью сексуального маньяка, виртуальными профайлами, созданными от моего имени и предлагающими всевозможные интимные услуги, застало меня врасплох, обдав волной ужаса, стыда и паники. Проникновение в мое личное пространство, конструирование моей псевдоличности было мне глубоко отвратительно.
Глава 27
К этой теме я пришла под гнетом своей жизненной ситуации, а также в связи с проектом кризисного центра. Мне представлялось, что на данный момент самой важной задачей было просто начать об этом говорить. Ведь вначале было слово… Научиться говорить о насилии. Публично препарировать тему насилия. Ведь для жертвы это не свойственно. Вместо того, чтобы говорить, жертва предпочитает избегание, самобичевание и даже присоединение к насильнику.
Впервые я столкнулась с этим, когда пыталась пригласить пострадавших от домашнего насилия женщин для выступления на круглом столе, а в ответ получала в лучшем случае отказ, в худшем – лишь молчание. Мне начало казаться, что жертвы домашнего насилия просто «не имеют языка». Они будто регрессированы до той стадии детской беспомощности, когда нет возможности артикулировать свои желания или мысли. Возможно, насилие потому и существует, что мы либо вовсе не находим ему места в языке, либо «нормализуем» его через язык. Например, как часто мы слышим фразы типа: «любовь долготерпит», «стерпится – слюбится», «он покричит и перестанет», «надо сохранить семью», «попытайся его понять», а также вечные, кочующие из поколения в поколение «сама виновата» и «зачем нужно было короткую юбку носить».
В тех случаях, когда у матери забирал ребенка бывший муж, ей задавали вопросы в духе: «Чем же ты ему так насолила?» или «Что произошло такого, что заставило мужа забрать у вас ребенка?». Мне самой приходилось слышать подобные вопросы много раз. Сначала я честно пыталась на них отвечать, не замечая той тонкой границы, за которой я уже начинала оправдываться.