Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге

Те, которые испытывают насилие в семье, не могут понять, что это действительно происходит. Они испытывают боль, травмы, живут в страхе и в стыде, но никак не могут поверить, что «любящий партнер» злоупотребляет ими настолько жестоко. Они теряют связь с друзьями и семьей, они скрывают внутренние и внешние синяки, не выходя из дома. Иногда они впадают в депрессию и алкоголизм, и тогда их снова стыдят и обвиняют. Они не живут своей жизнью, ведь они как будто ее не заслужили, испытывая постоянное чувство вины. Говорить о домашнем насилии считается неприличным, это социально неприемлемая тема для высказывания. Вот почему им часто нужно время. Время и тот, кто начнет говорить об этом первым.

Мне вспомнилась теория лингвистической относительности, согласно которой язык и его способы выражения влияют на то, как мы думаем о мире. Например, в языке племени пираха в Амазонии нет слов для обозначения будущего времени, поэтому у них «не существует» завтра. Как в Советском Союзе «не было» секса, теперь у нас как бы «нет» домашнего насилия. Пока в сознании каждого человека не появится четкое представление о насилии во всех его формах и лицах, оно будет раз за разом, словно опытный психопат, избегать наказания.

Глава 28

На следующий день после круглого стола я зашла к Максимову. Он рассуждал о ЖКХ с двумя джентльменами.

– Рост тарифов на коммуналку превысил инфляцию! – сокрушался депутат.

Подойдя к окну, я выглянула в него, представляя извозчика, въезжающего на Дворцовую площадь сто лет назад. Когда Максимов закончил встречу, он пригласил меня присесть за стол. Помощница принесла нам горячего чаю. Он смотрел на меня словно спаситель, готовый протянуть руку помощи. Мы обсудили политическую повестку дня, Максимов похвалил меня за организацию круглого стола, сказал мне, что в целом доволен нашим сотрудничеством. Я рассказала о своих проблемах, в том числе денежных, и он обещал помочь.

Когда пристав-исполнитель Курман увидел оплаченные квитанции, которые я лично принесла, то буквально просиял. Он сразу поменял тон и заговорил со мной со странным подобострастием. Искренне поинтересовался, куда я еду и зачем, когда собираюсь вернуться. А затем, почти присвистывая, «Капитан Доброжелательность» распечатал мне «Постановление о снятии ограничений на выезд из РФ». Но даже когда я уже держала в руках заветную бумажку и до вылета оставались считаные дни, меня продолжали преследовать ночные кошмары.

Мне снилось, что на паспортном контроле пограничники меня останавливают и я пытаюсь объяснить им, что лечу в Америку для обучения и собираюсь делать социально важный проект кризисного центра, а все эти запреты – чистой воды недоразумение… Ведь я ничего не крала, ничего не должна ни государству, ни бывшему мужу, никому! Но пограничники лишь равнодушно кивают. И пока я леплю оправдания, вся группа улетает, а я так и остаюсь в аэропорту.

Пытаясь уснуть, я убеждала себя, что паника и страх остались в том «рюкзаке». Много раз заново прокручивала образ того, как снимаю с плеч тяжелый рюкзак. Но страх быть остановленной и несправедливо осужденной только разрастался в воображении, точно раковая опухоль…

Даже когда паспортный контроль уже был пройден, когда, сидя в самолете, я наблюдала за его стремительно уменьшающейся тенью, то все еще не могла отделаться от этого страха, что проник настолько глубоко, что чуть не проглотил меня. Этот страх поднялся со мной в воздух и глядел на облака, пересекая Атлантику. Этот страх сковывал душу крепче, чем наручники, и держал меня, пока я не закрыла глаза. И открыв их снова, я не увидела солнце…

Глава 29

– Чьи это туфли?

Приземлившись в аэропорту им. Джона Кеннеди в Нью-Йорке, мы ожидали пересадки на внутренний рейс до Кливленда (штат Огайо). Вокруг было столько всего интересного, что я не сразу поняла, что сотрудник таможни указывает на мои красные ботинки на ленте-рентгене.

– Чьи это туфли? – по-английски переспросил строгим голосом темнокожий сотрудник.

Я подошла и сказала, что они мои. В голове уже бегали тревожные мысли: а что, если мне в каучуковую подошву что-то подложили? Вдруг меня не пропустят и отправят обратно.

Таможенник, снова указав на мои ботинки, проникновенно и безапелляционно заявил: «Классные ботинки, мэм!»

Он начал быстро говорить о том, как ему нравятся мои туфли, и не просто так нравятся. Ведь он все понимает в обувном производстве, видит качество сразу, да и как не увидеть, когда такая замша, и цвет классный, такой не то чтобы совсем бордовый, и подошва сделана из чистого каучука, да что тут! Он бы и сам носил такие с удовольствием, будь он женщиной. Темнокожий таможенник в аэропорту Кеннеди говорил об обуви с таким же упоением, с каким друг Форреста Гампа в одноименном фильме говорил о креветках.