Громовой Кулак (СИ)

Рабадаш посмотрел на него, как на последнего глупца, и ответил раздраженным голосом:

― Именно! В пекло дворец. В западных горах берет начало не только Сахр, но и Кадер, Руд-Халидж и еще с полдюжины рек, вокруг которых сосредоточены наши основные посевные угодья. Ты понимаешь, что будет, если сейчас затопит половину полей?

И продолжил, глядя на всех собравшихся вокруг него мужчин разом:

― Нужно надстроить заграждения по берегам рек. Хоть оборонительные валы там насыпьте, но посевы должны уцелеть. Любой ценой. Даже если это будет последнее, что я сделаю для Калормена.

Что? О, милостивая Зардинах, о чем он говорит? Почему думает, будто…?

― И нужно вырыть новые каналы по краям полей. Если не сумеем остановить, так хоть попробуем отвести. Шараф! Я могу тебе доверять?

― Смотря, ― растерялся тот от летящих один за другим приказов, ― чего именно ты от меня ждешь.

― Поедешь вслед за гонцами по центральным сатрапиям. Вдоль русла Кадера. Поднимай людей хоть именем тисрока, хоть Таша, хоть нарнийского демона, но на поля должны выйти все. От последнего пахаря до правителя сатрапии. Ты принц, за тобой пойдут, не задавая вопросов. А если потеряем из-за чьей-то лени хоть один день, то можем лишиться всей империи. Зная твою любовь к опустошению моих винных погребов, тебе едва ли понравится такой исход.

Ответить Шараф не успел. Рабадаш окинул взглядом собравшихся в кабинете мужчин и велел:

― Все вон. Кроме тебя, ― добавил он, посмотрев на Ласаралин. И оперся рукой на край стола, когда за последним из тарханов закрылись тяжелые двери.

― Мой господин? ― робко спросила Ласаралин, шагнув вперед. Муж помолчал ― словно подбирал слова, ― вздохнул ― всемогущие боги, да что происходит?! ― и наконец заговорил:

― Соберешь детей и на рассвете отправишься в Зулиндрех. Оттуда в Джаухар-Ахсану, если потребуется. Хотя… думаю, что потребуется. Сармад еще слишком молод, за ним идут, потому что он сын Джанаан и брат Ильсомбраза, а не потому что он успел завоевать уважение своих солдат. Амарет и Ясаман будут тебя сопровождать. Они знают, что делать в случае, если… И Ильгамут, конечно, намертво увязнет в попытках спасти собственные поля, но есть надежда, что все остальные займутся тем же и в ближайшие пару лет им будет не до тебя. Да и Шараф всё же не Ахошта, чтобы убивать годовалых детей.

― Что? ― переспросила Ласаралин слабым голосом, решив, что ослышалась. ― Я… Я никуда не поеду!

Муж вздохнул еще раз и поднял на нее глаза, заговорив негромким, почти… мягким голосом. Будто объяснял что-то несмышленному ребенку.

― Если затопит поля, погибнут посевы. Если прежних запасов не хватит до следующего года, в сатрапиях начнется голод. Если начнется голод, очень быстро вспыхнут и бунты. Первыми начнут умирать старики и дети, а ни один калорменец не простит смерти своего ребенка. Что при таком раскладе станут делать тарханы? Рисковать своими жизнями, пытаясь остановить обезумевших людей, или сами возглавят эти орды, напомнив им, что в Ташбаане сидит прóклятый тисрок?

― Но… ― пролепетала Ласаралин, отказываясь верить в то, что слышит.

― Здесь соберется половина Калормена, ― продолжил Рабадаш всё тем же спокойным, будто усталым голосом. ― Не несколько сотен, вздумавших поддержать права одного из принцев, а тысячи озверевших людей, ищущих виновного в их бедах. И их не остановят ни стены, ни копья, ни венец тисрока. Ни даже сам Таш. Хотя его я бы и не ждал. Впрочем… Что ж, должно быть, это к лучшему, ― качнул он головой, переведя взгляд на разбросанные по столу пергаменты. ― Тисрок, что не способен даже покинуть Ташбаан, это не тисрок. Это пол-тисрока!

― Не… не говори так, ― попросила Ласаралин почти шепотом, до судорог сжимая сплетенные пальцы. Как можно…? Да, он не воевал уже пять лет ― со дня штурма Ташбаана, ― а то и одиннадцать ― со дня штурма Анварда, ― да, он смог лишь послать войска на помощь Ильгамуту, когда на Юге замыслили вторжение, но… Им не нужен другой тисрок. Ей не нужен, какой бы смелостью ни было для нее решать за весь Калормен.

― А как мне говорить? ― ядовито отмахнулся от ее слов муж. ― Моего прапрадеда называли Покорителем Запада. Моего деда ― Бичом Морей. Даже мою сестру зовут Белой Змеей втрое чаще, чем Жемчужиной Калормена. А я кто?! Миротворец?! Какой позор! Да ни один тархан не склонится по своей воле перед таким тисроком!

И только? Неужели искренней любви стольких из них ― ее, Джанаан, его детей, ― всё еще недостаточно, чтобы он пожелал вновь сражаться за свою жизнь и трон? Лишь из-за того, что где-то далеко живут нечестивые тарханы, посмевшие смеяться над ним? Да он даже не слышит этого смеха. Какое ему дело, что говорят на окраинах Калормена, когда в его руках Ташбаан?

― Ты хоть понимаешь, о чем я говорю, несчастное ты создание?

Ласаралин кивнула, чувствуя, как у нее вновь леденеют руки. Это жуткое, почти забытое ощущение, всегда сопровождавшее ее мысли о первом муже, о побеге Аравис, о…

― Я никуда не поеду.