Громовой Кулак (СИ)

И вышел, оставив Ласаралин в растерянных слезах. Тархан Камран не решился коснуться жены тисрока, и она осела на резное кресло, поддерживаемая рукой Альмиры. Жены Шарафа, которая, верно… уже примеряла в мыслях на его голову венец великих завоевателей.

Ласаралин вырвала руку из пальцев тархины и зашипела взбешенной змеей:

― Пошла прочь, нечестивая!

Альмира отшатнулась, испугавшись этой вспышки ненависти. Медленно посерела лицом, поняв, в чем была причина. И рухнула на колени, уткнувшись лицом в подол платья Ласаралин и разметав по ковру выкрашенные в цвет красного дерева волосы.

― Простите, госпожа! Я клянусь, что не покину вас, даже если на стены этого дворца обрушится огненный град, и сами боги низвергнут его в морскую пучину!

― Ты! ― прошипела Ласаралин, чувствуя, как по лицу вновь текут слезы. Пораженный этим зрелищем тархан Камран поспешно отступил к дверям. ― Как смеешь ты клясться мне в верности, когда…!

― Боги мне свидетели! ― рыдала в ответ Альмира, не поднимая головы. ― Я не желала этого, госпожа! Сколь добр и ласков ни был бы мой муж, я знаю, что он лишь тень, ползущая по земле под солнцем нашего повелителя, да будет вечной его жизнь! Ибо величие его столь велико, что он ослепляет всякого, кто посмеет взглянуть на него! И я… О Великая Мать ночи и луны, как смела бы я думать о том, чтобы стать женой тисрока, когда я лишь кроткая дочь южного тархана! Взгляните на меня, госпожа! Я нечестивая убийца, своей рукой поднесшая отравленное вино моему нареченному, и лишь милость повелителя, да живет он вечно, сохранила мою никчемную голову на плечах! Да разве в силах я сравниться с прекраснейшей и благороднейшей из женщин, что готова сражаться, как бесстрашная пустынная львица, подле мужчины, которого любит?! Ибо как он солнце, так и вы луна, затмевающая собой тысячи звезд на ночном небосклоне!

Ласаралин не сразу смогла ответить. Схватилась за горло, чувствуя, как душат ее отчаянные рыдания, и сползла с кресла, обхватив Альмиру за вздрагивающие плечи. Нет, так нельзя. Нельзя. Она не опустится до ненависти, даже если ее предаст каждый, кто прежде клялся ей в верности. Даже если каждое слово Альмиры не более, чем гнусная ложь.

― Прости меня, милое дитя. Прости. Я усомнилась в тебе и ответила на твою доброту и верность лишь злобой и упреками. Прости!

Альмира не отвечала ей. Лишь цеплялась за руки Ласаралин, капая слезами на серебряное шитье ее платья, и молила о милосердии.

***

Из-под подкованных копыт летела белесая в темноте дорожная пыль. Гуль несся по пустому тракту, встряхивая гривой и разражаясь гневным ржанием в ответ на малейшую попытку осадить его, дернув за поводья. Будто чувствовал. Не так, как всегда чувствовал его настроение Дьявол ― и ластился к хозяину, словно послушный жеребенок, а не злой, как тысяча демонов, боевой конь, тычась лоснящейся черной мордой в забрызганную кровью кольчугу на плече, ― но и Гуль рвался вперед, чуя и всей своей лошадиной душой ненавидя наступающих далеко впереди врагов.

Не меньше шестидесяти миль. Даже озверевшей от ненависти толпе потребуется еще несколько дней, чтобы добраться до ворот Ташбаана. И что прикажешь делать, Птицеликий? Обрушить мосты? И самим оказаться в ловушке. Не штурмом, так измором, но их возьмут.

Надеяться, как и в прошлый раз, на союзников? На кого? На Ильгамута? Он по меньшей мере в двух месяцах пути и зависит от рек вдвое сильнее, чем центральные сатрапии. Багровые пески Юга не стали царством смерти лишь благодаря Руд-Халидж и дюжинам ее притоков, вокруг которых и сосредоточена вся жизнь. Но если и они повернутся против сатрапии… Ильгамут будет спасать свои земли. Своих пахарей, солдат и слуг.

Свою жену. Даже если она сама проклянет его за это решение.

Я ни о чем не жалею, сестра. Разве что… о том, что уже не увижу тебя в последний раз. Я любил тебя куда сильнее, чем было позволено преданному брату. Я приму любую кару, которую боги обрушат на меня за эту любовь, если есть хоть малейшая надежда, что их ярость не падет на тебя. В конце концов… всё когда-нибудь заканчивается. А мы и вовсе знали свою судьбу с самого начала.

Я проливал кровь по приказу отца, но упивался ею, как дикий зверь. Я бросил вызов даже богам ради твоей любви. Я зачал сыновей, которых не должно было рождаться в этом мире. Я брал, что хотел, не задумываясь, и… в конце концов я за это поплатился. Ты напрасно сражалась за мою корону, когда умер отец. Быть может… тогда боги не забрали бы у нас Ильсомбраза.

«Всё твое», ― бросила ему Джанаан в ту ночь, когда привезла тело сына. ― «Твоя корона, твой Калормен, даже сыновья ― и те только твои! А я для них лишь женщина, приведшая их в этот мир!».