Громовой Кулак (СИ)

― Я, ― веско ответил Лев, заставив осечься на полуслове и замолчать, ― вашего с Джанаан союза не одобрю никогда. Она кровь от крови твоего отца, но это не остановило ни ее, ни тебя. И вы оба еще заплатите за это. Как уже заплатили жизнью Ильсомбраза. Ибо как бы сильна и предана ни была ваша любовь, она не от света, но от тьмы. Но кем же ты видишь меня, если думаешь, что я стал бы карать за ваш грех детей? Они не выбирали ни отца, ни мать, ты сам это сказал. И твой сын был отважен, честен и слишком юн, чтобы покинуть этот мир. Его смерть для меня не меньшая боль, чем для тебя.

― Замолчи, ― огрызнулся Рабадаш, вдруг почувствовав себя смертельно уставшим. Хватит с него слов. Его и так запомнят лишь никчемным ослом. И даже если посчитают, что он сбежал сам, решив жить в звериной шкуре вместо того, чтобы умереть, как мужчина, защищая жену, то… хуже уже не будет. Даже… лучше. Если он просто исчезнет, ее уже не тронут. Никого из них. Быть может… и Шараф займет трон без боя, пока весь Калормен будет чествовать его, как своего спасителя.

― И то верно, ― согласился Лев. ― Что толку с тобой говорить, когда что бы я ни сказал, ты упрямо меня не слышишь. Твое счастье, что я слышу тебя. Я слышал тебя все эти годы. И не только я. Думаешь, Таш позволил бы проклясть его плоть и кровь? Не я был причиной твоей разорванной кольчуги. Не я один испытывал тебя все эти годы. Даже у меня нет такой власти. Ни над Калорменом, ни даже над Нарнией. Я создал этот мир, я вдохнул в него жизнь, но я не хозяин никому из живущих в нем. Позови ты хоть раз с раскаянием и смирением, я бы пришел. А ты, ― вновь усмехнулся он в усы, ― всё ругаешься.

― Еще чего недоставало, ― ответил Рабадаш и разжал онемевшие пальцы, выпустив рукоять сабли, ― чтобы северный демон отчитывал меня, как мальчишку.

― А ты и есть мальчишка, ― парировал Лев. ― Уж в сравнении со мной ― так точно. Да и без сравнений… Топчешь этот мир уж почти четыре десятка лет, а всё такой же вздорный, как и в юности. Сказал бы, что ты сын своего отца, но, к счастью, нет. У отца твоего не было и половины того хорошего, что есть в тебе. А хорошего, признаться, в тебе не так уж и много. И не сверкай глазами, мальчик, по отцу ты вместо слёз вновь пролил реки крови.

― Это мое право. Моя корона. Мой Калормен.

Я завоеватель, желаешь ты того или нет.

― И нужна тебе эта корона, когда она грозит смертью твоей жене? А может статься, что и детям тоже? ― спросил Лев и качнул головой. По пышной гриве побежали серебряные искры от лунного света. ― А вот Калормен тебе нужен. Не ради власти, а ради него самого. Ты не прав, думая, что тебя карали за неспособность любить. Но Сьюзен ты не любил, не отрицай. А вот Ласаралин… Ты знаешь, что для нее нет жизни без тебя, и хочешь ты того или нет, но ты платишь ей тем же. Жестоко, по-калорменски, но именно за это она тебя и любит. Я знаю, что с ней сделали. И знаю, что ей нужен не рыцарь, а дьявол, что обезглавит каждого, кто посмеет поднять на нее руку. Как и Ясаман. Она отреклась от меня много лет назад и не возвращается, как бы я ни звал ее. Я не стану просить тебя ее вернуть. Но хоть приведи ее к Зардинах, ибо я боюсь за ее душу. И даже… что ж, если Таш способен принять то, что ты избрал своей половиной свою же сестру, то ему и решать вашу судьбу. А теперь слушай, ― велел Лев, и над трактом стихла ночная песнь цикад и шум ветра. Затих, не смея даже переступить копытами, Гуль, склонив голову с длинной черной гривой, словно тоже понимал каждое слово.

― Слушай меня, тисрок Рабадаш, ― повторил Лев, и его голос разнесся над трактом громовым рычанием. ― Ты не покинешь границ Калормена, очерченных в первый год твоего правления. И не сможешь их расширить. Не сделаешь и шагу за белые пески Севера и не пройдешь и до середины красную пустыню Юга. Не пересечешь западнейшие из отрогов великих гор, что вы зовете Феруз Ангир, и не ступишь на землю ни Гальмы, ни Теревинфии, ни иных островов, кроме тех, что уже принадлежат Калормену. Но эта земля ― твоя. Правь ею. Защищай ее. И не отказывай тем, кто в час нужды попросит тебя о помощи.

Лицо обдало жаром львиного дыхания, и Рабадаш смог задать лишь один вопрос.

― Почему?

Лев качнул головой и вздохнул вновь, словно его вынуждали объяснить очевиднейшие вещи несмышленому ребенку.