Громовой Кулак (СИ)

Он не ответил тогда на этот упрек. Ответить… было и нечего. Лишь коснулся рукой заколоченного саркофага из красного дерева, скрывавшего тело шестнадцатилетнего мальчика, смотревшего на него не как на отца, а как на воплощение самого Таша. Мальчика, не убитого в бою, но отравленного нечестивой змеей. Разве вправе он теперь ждать достойной смерти, когда его сын низвергнут во тьму без надежды на посмертие, достойное воина, а не младенца или слабого старика?

Этого бы не случилось, будто он по-прежнему… Впрочем, к чему обманывать себя? Сражаться он еще способен. Еще способен править. Карать и миловать, хотя первое всегда получалось у него гораздо лучше второго. Ненавидеть и упиваться этой ненавистью, задыхаться от нее и всё равно кричать, что счастлив.

Гуль взвился на дыбы от резкого рывка поводьев и остановился в нескольких шагах от венчающего длинный холм путевого столпа, указывающего путникам, что до столицы Калормена, великого города богов, осталось всего десять миль на север. Десять миль золотой клетки, обернувшейся волчьим капканом не только для него, но и для ни в чем неповинной женщины, плакавшей в его руках, но отказывавшейся оставить его один на один с судьбой.

Будто… он сделал хоть что-то, чтобы заслужить ее любовь.

― Ты этого хотел, демон?! ― разорвало ночь яростным криком. Не сдерживаясь и не заботясь о том, что услышат. В том-то и беда… что боги давно уже его не слышали. ― Ненавидишь?! Так ненавидь меня одного! За что ее?! За что мою сестру?! Моих детей?! Они не выбирали, кто станет их отцом! Мой сын, мой первенец, был бы жив, если бы не твоя справедливость! А если бы и умер, то как мужчина, в бою, а не от яда! Никто не посмел бы ему этот яд поднести, если бы меня боялись, как и прежде! Но тебе и этого мало?! Ты хочешь, чтобы я смотрел, как ее поднимут на копьях лишь за то, что она моя жена?! И кто из нас двоих не способен на любовь?! Кто из нас двоих…?!

Молчание ночи разорвало оглушительным львиным ревом, и Гуль с испуганным ржанием взвился на дыбы, сбрасывая всадника. Усыпанное звездами небо опрокинулось навзничь. Удар оказался неожиданно силен, и Рабадаш прокатился по земле, собрав плащом всю пыль с тракта и зайдясь от нее кашлем.

Проклятье. Только смерти в львиных когтях и недоставало.

Рука схватилась за рукоять сабли и… замерла, до судорог сжимая пальцы. Столп с отметкой в десять миль белел в лунном свете в трех шагах впереди. Нет. Уже позади. В трех шагах севернее. Но руки ― сжимавшая саблю и упиравшаяся в землю, готовая швырнуть тело в сторону от удара ― по-прежнему были человеческими.

А следом из ослепительного лунного света выступил огромный, вдвое больше обычного, лев. Посмотрел в потрясенно распахнутые глаза, будто усмехнулся в длинные усы, и из открывшейся пасти раздался звучный раскатистый голос.

― Встань, правитель Калормена. Даже пожелай я уподобиться твоим богам и требовать такого почтения от своих слуг, ты не из тех, кто преклонит колени по доброй воле. Ты, ― на львиной морде появилась еще более отчетливая улыбка, ― господин, а не слуга, разве нет?

Едва ли не впервые в жизни Рабадаш не нашелся, что ответить. Забыл и вовсе, как говорить, вновь уподобившись тому ослу, чью шкуру уже примерил однажды. И должен был надеть вновь, пересеча ― вольно или невольно ― эту опротивевшую границу в десять миль.

И вновь бросил, поднимаясь на ноги, потрясенный взгляд на белеющий в ночи столп.

― А как красноречив был в прошлый раз, ― с нескрываемой усмешкой пророкотал лев. Нет. Не просто лев, не один из сотен рыщущих по пустыне бессловесных хищников, а Лев. ― Какие, помнится, кары призывал на мою голову. «Да поразит тебя молния из скорпионов, ибо ты враг истинных богов». Сильно сказано. Такого я и от Колдуньи не слышал. И смело. Чего у тебя никогда было не отнять, так это смелости. Знаешь, что я не Таш и могу покарать нечестивца самолично, а всё равно поносишь меня, как своего раба. Ну? Что ж молчишь-то? Ты звал меня? Так вот он я, говори.

― Да что тебе сказать, кроме того, что ты уже слышал? ― огрызнулся Рабадаш, чувствуя, как немеют пальцы, сжимающие рукоять сабли на поясе. ― Пришел карать? Так карай, чего ждешь? Я пересек границу. Пусть и по твоей милости.

― Именно, ― вздохнул Лев и тронул огромной лапой оставленный на тракте след от лошадиного копыта. ― Уж больше десяти лет я жду, когда ты научишься отличать милость от кары. Видно… так и не дождусь до самой твоей смерти.

― Милость?! ― вскипел Рабадаш. ― Уж не ослиную ли шкуру ты считаешь милостью?!

― Глупец, ― ответил Лев с укоризной. ― А любовь Ласаралин для тебя не милость? Ясаман? Амарет? Ильсомбраза? Сармада? Ильгамута? Джанаан, пусть и… это совсем не та любовь, которую следует сестре питать к брату. Все они преданы тебе до последнего вздоха, а ты в ответ гонишься за уважением тех, кто отвернулся от тебя в первой же беде. Зачем?

― Не смей произносить имя моего сына, когда…!