Гроздь винограда

Навряд ли, Генри понимал. Возможно, только догадывался. Однако Эдвард не ждал ответа, ведь единственное, что было необходимо — озвучивать гнетущие мысли. Иначе они прогрызут мозг, подобно зомби из фильмов ужасов.

— Родные никогда не умирают, — уверенно проговорил Генри, физически ощущая неуверенность друга. — Они живут рядом с теми, кто помнит их и любит.

Похлопал Эдварда по плечу и, поднявшись на ноги, двинулся в сторону своей группы. Пятнадцать минут или даже меньше осталось до выступления, и парень никак не мог решиться последовать за другом.

Столики в пабе погрязли в сумерках, которые прерывались белым светом прожекторов, обращённых на сцену. Посетители не спешили разделываться с напитками, напротив, планировали растянуть удовольствие и насладиться приятной атмосферой, музыкой.

Эдвард перехватил выжидающий взгляд Генри и, поколебавшись в последний раз, двинулся к сцене.

— Ты справишься?

Кивнул, как если бы был уверен в собственных силах. Не публика его пугала. Казалось, вовсе не обращал внимания на зрителей, что с любопытством наблюдали за ним. То, как неспешно взял гитару, настроил подставку микрофона под свой рост, убедился в исправности аппаратуры и…заиграл.

Не смотрел на людей, не замечал обращённых глаз, а вглядывался вдаль, что расплывалась в свете прожекторов. Белый свет должен слепить глаза, но ничего подобного не происходило. Напротив, режущая боль утихла и стало легче моргать непрошенную влажность.

— «Просто перестань плакать,

Это знамение времени.

Добро пожаловать на последнее шоу»⁽²⁾.

Пятнадцатилетний Эдвард не испытывал стыд из-за подслушанного разговора. Теперь стало очевидны слёзы матери, которые не прекращали течь по её серому от недосыпа лицу.

Завтра. Завтра отец умрёт. Или сегодня вечером. Врач не давал гарантий — болезнь не предполагала никаких гарантий.

— «Ты неплохо выглядишь здесь, внизу,

Хотя на самом деле тебе так плохо»⁽³⁾.

Пятнадцатилетний Эдвард застыл в дверном проёме палаты отца. Смотрел, как мать сидела на краю больничной койки и не отрывала влажных губ от худых рук мужчины. Его ноги, его руки, его лицо, — всё его тело выглядело неестественно исхудалым. Эдвард никогда прежде не видел такой худобы. Тем более не мог представить, что когда-нибудь увидит отца в такой… форме.

— «Просто перестань плакать,

Это знамение времени.

Нам нужно покинуть это место»⁽⁴⁾.

— Я тебя очень сильно люблю, Дин, — плакала мать, отчего пятнадцатилетний Эдвард опустил взгляд. Ему было неловко от слов матери и вида отца.

Странные ощущения. Он знал, что уже завтра его мир изменится, но продолжал думать о разных глупостях.

Эдвард не понимал, а мать понимала? Слёзы текли по лицу сильнее, чем прежде. Голос звучал надрывно, на каждом выдохе оставлял горький осадок.

Это прощание?

— Уже поздно, Энн, — голос отца, напротив, звучал слабо и тихо. — Возвращайтесь домой.

— Мы завтра обязательно приедем.

«Но ведь завтра уже не наступит, мама», — дивился Эдвард, следя за странным диалогом.

Хотя она всегда так говорила, покидая палату. Отец же отговаривал от раннего визита, но всегда признавал, как рад присутствию семьи в тоскливой палате.

Однако на этот раз сил не хватило на отговоры. Судорожный вздох — единственное, что услышал Эдвард.

— Я попрошу врача усилить обезболивающее, — пообещала мать и вновь прильнула губами к косточкам на пальцах мужчины.

— «Всё будет в порядке —

Мне сказали, что конец уже близок.

Нам нужно бежать отсюда»⁽⁵⁾.