Грозовое лето

Крупной рысью уносил конь Загита, позади скакали ординарцы, и никто из них не расслышал выстрела, не узнал, что пуля от толчка полетела вниз, пронзила распростертую на земле Бибисару.

Вернувшись в штаб, Загит приказал трубить тревогу, незамедлительно позвонил по телефону начальнику дивизии, сказал, что необходимо разоружать всадников Кулсубая, иначе беды не оберешься.

— Пришлите мне пулеметный взвод и хотя бы пол-эскадрона кавалеристов, и я ручаюсь за успех без кровопролития.

Подумав, начальник дивизии согласился, но уже было поздно: этим же вечером мятежный Кулсубай увел отряд в неизвестном направлении, затерялся в степях.

23

Верховный правитель адмирал Колчак, упиваясь военными победами, веря, что прочно закрепился на берегах Волги, видя в радужных мечтах седые стены Московского кремля, куда он въезжает на белом коне, перестал церемониться с башкирским правительством. И в речах, и в посланиях он неоднократно заявлял, что разбазаривать «единую и неделимую Российскую империю» не намерен, а следовательно, автономию башкирскому народу не дарует. Колчак потребовал полного подчинения башкирского войска генералу Савичу-Заболоцкому, приказал расформировать отдельные башкирские полки и подразделения. Отдал распоряжение министерству финансов своего правительства прекратить отпускать субсидии башкирскому правительству.

Валидов попытался и на этот раз извернуться, схитрить — через Уфимский губревком установил связь с Москвою, с Центральным Комитетом партии, запросил, гарантируют ли партия и Советы автономию Башкирии. Естественно, что, по указанию Ленина, ЦК и правительство подтвердили свое глубокое и неизменное уважение к автономии, процветанию и благополучию братского башкирского народа.

И тут Валидов опять начал тянуть с окончательным решением; сам он был коварным, предельно изолгавшимся, способным на любой обман и всех подозревал в неискренности…

«А сдержат ли Советы обещание?.. Выгодна ли русским коммунистам автономия Башкирии, Татарии?.. Но без союза с Москвою мы погибнем: нет ни оружия, ни обмундирования, ни продуктов для армии… И золота нет — прииски разрушены, золотой запас Кэжэнского прииска увезен красными партизанами Хисматуллы, а Нигматулла лишь клянется заставить старателей трудиться, но верить ему, наглому болтуну, решительно невозможно!..»

В мрачных размышлениях Заки коротал сумеречный зимний день, срывая раздражение на адъютантах, когда в кабинет вошел полковник Галин, — ему было разрешено входить к главе правительства без доклада, — с минуту молча разглядывал похудевшее, крепко побитое оспой лицо «отца нации», наконец кашлянул.

Валидов с нетерпением вскинул голову.

— Я принес безрадостную новость.

— Голодные бунты в башкирских полках? — спросил Заки без удивления.

— Хуже! Значительно хуже! Шифрованная телеграмма начальника штаба колчаковской верховной ставки генерала Лебедева командующему Уфимским фронтом генералу Ханжину! — И положил на письменный стол перед Заки бумагу.

Быстро проглядев строчки, Валидов побледнел, нижняя губа мелко, истерически затряслась, он снял очки, как бы надеясь, что ошибся, протер стекла платком, опять прочитал, уже медленнее:

«Верховный правитель повелел арестовать и предать военно-полевому суду главу башкирского правительства за государственную измену».

— Как эта копия попала к вам? — с похвальным самообладанием спросил он.

— Прислал мой агент, офицер штаба Ханжина.

— Русский?

— Да, но вполне надежный.

— Он сочувствует большевикам?

— Вероятно, — кивнул Галин, — но мы проверяли: всегда присылает правдивые материалы.

— Телеграмма пришла в штаб Ханжина двадцать девятого января, а сейчас уже десятое февраля, — заметил наблюдательный Заки. — Почему же меня не пытаются арестовать?

— Начальник штаба армии генерал Шепихин посоветовал Ханжину не торопиться с арестом вашей милости.

— Но почему?.. Не из-за любви же ко мне дал такой совет Шепихин!

— Разумеется, — еле приметно улыбнулся Галин. — Шепихин умен и осторожен… Мой агент сообщает, что Шепихин хочет сперва разоружить отряды в кантонах, расформировать отдельные башкирские полки, увести подальше башкирское войско, и тогда вы, ваша милость, очутитесь в пустоте. Никто за вас не заступится!

Валидов плотно растер ладонями лицо, словно хотел вдавить под кожу темные оспинки, вздохнул, подошел к окну. Смеркалось. Сад у Караван-сарая был угрюмый, деревья, скованные морозами, занесенные снегом, стояли сгорбившись, словно пригорюнились и безмолвно жаловались на свою горькую судьбину. У Валидова на душе тоже было беспросветно тоскливо… Он закурил, протянул портсигар с папиросами Галину и, с усилием волоча ноги, вернулся к столу.

— При царе к нам, башкирам, относились лучше, — пожаловался он. — Башкирский корпус наименовали двадцать четвертой дивизией… Третий башкирский полк уже расформирован. Вчера Нарышкин через Федорова вручил мне и генералу Савичу-Заболоцкому новые распоряжения штаба Колчака.

— Новые? — с недоверием спросил Галин.