Грозовое лето

Погасла лампа, в печке под пеплом еще рубиново светились угли, но и они минута за минутой темнели, остывали. Назифа, обняв шею мужа, согрелась под тулупом и быстро уснула. А кровать поскрипывала, Гульямал ворочалась, о чем-то напряженно думая, но и она вскоре успокоилась. Загита сон не брал; лежа на спине, он пристально смотрел на темный потолок и вспоминал свое голодное детство, отца и мачеху, несчастных сестренок Гамилю и Фарзану… А брат Султангали, его зловредный братец, уже в те далекие годы связался с Нигматуллой! А с Гайзуллой Загит сдружился еще тогда, когда они оба без порток носились по огородам на берегу реки. Верный, преданный, добрый друг, всегда готовый прийти на помощь!.. Теперь Гайзулла женился на Бибисаре.

Назифа ровно дышала ему в щеку, и дыхание ее было сладким, как парное молоко, и Загит чувствовал себя виноватым перед нею, так доверчиво вручившей ему свою восемнадцатилетнюю судьбу.

Но и забыть шальную Бибисару Загит не мог.

2

Едва усталая Гульямал-апай ступила на деревенскую улицу, ее сразу же окружили односельчане, — одни из них держались робко, словно оглушенные голодом, а другие, наоборот, обнаглели.

— Ну, была в ревкоме?

— Когда Загит пришлет землякам хлеба?

— Сам-то небось обожрался бараниной и белыми калачами!

«Сказала бы я вам о похлебке без соли на столе Загита, но ведь не поверите!..» И Гульямал-апай заявила наобум, но чрезвычайно уверенно:

— Загит просил продержаться еще неделю. Не дольше!

Она никак не ожидала, что встречавшие ее удовлетворятся этим обещанием и тотчас же разойдутся по избам. Позднее она догадалась, что людям пришлась по душе откровенность: «Сейчас хлеба нету» — и точность: «Терпите неделю», — и закаялась произносить призывные речи, чем, признаться, грешила после возвращения в аул из армии.

Еле передвигая ноющие от изнеможения ноги в скрипящих по снегу валенках, Гульямал добралась до дома, толкнула дверь и почувствовала, что голова кружится, вот-вот упадет. Цепляясь за стенку, она доковыляла до стола и села на лавку, не сняв полушубка.

На нарах полулежала Сайдеямал, закутавшаяся в камзол, накинув на плечи дубленый полушубок. Она безучастно, как бы в забытьи, встретила Гульямал, но та не обиделась, знала, что старуха после избиения ее дутовскими казаками попросту одеревенела.

— Килен! Киленкэй моя! Хлеба принесла из кантона?

— Принесла, принесла…

Переведя дыхание, Гульямал заставила себя подняться, набила очаг под казаном хворостом, раздула огонь. Она двигалась по избе через силу, дышала сипло и молчала, но Сайдеямал, как видно, и не ждала от нее новостей.

В дом влетел запыхавшийся Аптрахим, без шапки и полушубка, в высоких, с чужой ноги, валенках, остановился на пороге, держась за дверную ручку.

— Замерзнешь, не лето же! — крикнула Гульямал, но не раздраженно, а бодро. — Садись к печке, грейся!

Мальчишка, часто шмыгая носом, пошел к нарам, сел рядом с Сайдеямал.

— Парень ты храбрый, — продолжала Гульямал еще веселее, чтобы встряхнуть Аптрахима и, главным образом, себя. — Помню, как ты ударил в прошлом году муллу по голове, когда он приставал ко мне. Джигит! Храбрец! Чего же сейчас-то стесняешься?

Аптрахим любил ласковую, заботливую Гульямал-апай, но на этот раз тянул, уставившись в пляшущее в очаге пламя.

— Ты что, кустым, оглох?

— Атай велел… Говорит, Загит-агай, наверно, хлеба прислал. Совсем захворал атай.

Гульямал протяжно, скорбно вздохнула, но колебалась всего мгновение, твердыми шагами пошла к обитому железом сундуку, отомкнула замок, вытащила последний каравай хлеба из отрубей, лебеды и пригоршни ржаной муки. Отрезав добрую половину, обернув полотенцем, вручила щедрый подарок мальчику.

— Неси! Скажи Хакиму-бабаю — Загит-агай вам прислал. Передай бабаю привет и уважение Загита.

Аптрахим схватил сверток и, не прощаясь, выбежал на улицу — сперва загремела дверь, потом бухнула калитка.

Сайдеямал резко шевельнулась на нарах, проворчала гневно:

— И зря ты, кызыкай, так раздобрилась… Сама же голодать станешь. Мне-то, старой, что! Все равно одной ногой в могиле стою. Тебе работать надо.

— Ты же всегда поучала, что человек со своей судьбою не расстается. Значит, что суждено, то и сбудется!.. Как можно отпустить с пустыми руками малая, верующего в доброту старшего брата Загита?

Поставив на скатерку кипящий самовар, Гульямал разделила оставшийся хлеб на семь частей: она и себя убедила, что через неделю в аул придет из кантона обоз с мукою… Разделила кусок на две равные части, одну сама взяла, другую протянула старухе.

— Бисмилла! — учтиво наклонила голову Сайдеямал. — Я дома круглые сутки дремлю. Обойдусь и без хлеба.

— Да разве я лишнего даю?

— Ты с дороги!

— Ладно, не торгуйся.

Молча они глотали настой ягод малины, маленькими кусочками клали хлеб в рот, собирали с ладони и со скатерти все крошки.

Вдруг старуха отодвинула чашку, расплескав светло-коричневый навар, всплеснула руками, заплакала и засмеялась одновременно.

— Ах я полоумная! Совсем памяти лишилась!.. Письмо же принесли от Хисматуллы! — И вынула из-за пазухи смятый конверт.