Грозовое лето

— Прими с честью. Сын славного вора Хажигали-агая! — представил атаман самодовольно расплывшегося Нигматуллу. — Полагается зарезать самую жирную лошадку.

Горбун поклонился Нигматулле, побежал быстро в конюшню, вывел серую кобылицу, округлую, так и лоснящуюся сытостью.

— Когда начал откармливать? — придирчиво спросил атаман.

— Три месяца назад.

— Сколько сала накопила?

— В четыре пальца.

Хажиахмет любовался кобылицей плотоядно, как женщиной, чмокая отвислыми губами, наконец махнул рукой:

— Такая подойдет!

Парни по сигналу горбуна связали прочным арканом ноги лошади, повалили ее на землю, прижали коленями туловище. Хажиахмет вытащил из-за голенища острый, со сточенным лезвием нож.

— Бисмил-ла-хи-рах-ман-ыра-ра-хи-и-и-и-им! — нараспев возгласил он молитвенное обращение к аллаху, левой рукою оттянул за гриву голову бьющейся в предсмертной тоске лошади, ловко перерезал ей горло.

Гость и атаман взошли на крыльцо. Дом был построен недавно из больших, в два обхвата бревен, пахнувших душистой смолою.

Молодая женщина разжигала огонь в очаге, выпрямилась, колыша высокую, пышную грудь, улыбнулась Хажиахмету; глаза у нее были черные, как ягодки черемухи, губы алые, взгляд ласковый. Она с изумлением посмотрела на Нигматуллу, но не вздрогнула, быстро ушла за занавеску.

— Э, подожди! — засмеялся атаман и последовал за нею.

Вешая шинель на деревянный крюк у двери, Нигматулла старался припомнить: «Где же я видел эту красивую бисэ? Знакомое лицо! Верно, веселого, общительного нрава…»

За занавеской Хажиахмет, видать, притиснул ее к стенке — слышалось игривое, вкрадчивое хихиканье. Нигматулле стало не по себе, кровь закипела в жилах, сердце яростно заколотилось.

Вошел в эту минуту горбун, без удивления послушал, как кудахтала за занавеской женщина, снял с жердей, протянутых от стены к стене, дрова, сушившиеся там, — приготовил место для мяса, — громко сказал:

— Гульмадина, вымой почище казан, принесу сейчас мясо.

Нигматулла против желания произнес:

— Гульмадина-а-а? Не средняя ли жена Хажисултана-бая?

Ответил ему не горбун, а вышедший из-за занавески атаман:

— Она самая.

— Как же она попала сюда?

— Прихватил вместе с табуном Хажисултана! Она уже овдовела, ушла из дома бая к дальней родственнице в аул. Собственно, это касается меня одного. Ладно, пока мясо варится, рассказывай, с чем и зачем пожаловал.

«Как все меняется молниеносно! — горестно вздохнул Нигматулла. — У Хажисултана эта холеная бисэ пальцем не желала шевельнуть, а здесь, глядишь, мясо варит, у казана ловко хлопочет… Но ведь и я, грешный, изменился, и к худшему!»

— Атаман! Хажиахмет-агай, я убежал от коммунистов! — выпалил Нигматулла, умоляюще глядя на конокрада. — Помоги мне прогнать коммунистов из Кэжэнского кантона. Избавимся от них — откроем прииск на Юргашты. Я знаю такие заветные места, где золото можно вычерпывать ковшом. Доходы пополам.

Хажиахмет недоверчиво качнул головою.

— Ты уверен, что советская власть разрешит нам открыто добывать золото?

— Ну, сколько успеем, столько и намоем под шумок.

— А кто работать станет?

— Об этом не беспокойся! Твои джигиты будут только сторожить прииски, следить, чтобы песок не разворовывали. Рабочие найдутся! Из своего аула я пригоню мужиков, как овец.

— Не ты пригонишь, а мои джигиты пригонят! — догадался атаман. — Нет, такое ремесло не по мне.

Нигматулла растерялся: он не ждал, что Хажиахмет откажется от выгодной сделки.

— Почему же ты отказываешься? Запас кармана не тянет. Золотишко всегда пригодится.

— Канительное дело! — определил Хажиахмет, недолго раздумывая. — Надо шахту осушить — раз, надо песок к реке возить — два… Тем временем и в Стерле, и в Оренбурге о нашей затее узнают и пришлют карательный отряд. Нет, я люблю за одну ночь разбогатеть!

— Помоги освободить Кэжэнский кантон от большевиков, — упавшим голосом попросил гость.

— Какая мне-то от этого польза? Я живу на отшибе, в своем краю. И отсюда никуда не уйду! Хочешь — оставайся со мною. Ради дружбы с твоим отцом я принимаю тебя побратимом, — торжественно произнес Хажиахмет. — Быстро разбогатеешь!

— Воровать будем?

— Разве я вор? — обиделся атаман. — Вор лезет в карман прохожему, через окно забирается в чужой дом. Я занимаюсь конным промыслом! Коннозаводчик!

Нигматулла спохватился: ссориться с атаманом он не собирался.

— Прости, агай, я хочу сказать, что баи перевелись, где же мы найдем табуны?

— В такое баламутное время можно без труда налететь на станцию и ограбить товарный поезд.

Нигматулла в улыбке показал прокуренные, коричневые зубы.

— Такое предприятие мне по душе, но необходимо нам создать вместо твоего отряда «Народную Красную армию».

— Это еще зачем?

Гость обтесался в Стерле, около Заки Валидова и Юмагулова, и перенял от них хватку обмана и демагогии.

— В аулах Красную Армию уважают, красноармейцев любят, — хитро добавил он. — Легче нам под красным флагом будет орудовать.

— Аха-аха! — от души расхохотался атаман. — Ну, малай! Башковитый какой джигит!

В дом степенно вошли приближенные атамана, но не садились, ожидая приглашения.