Грозовое лето

Ехали всю ночь, то по извилистой дороге, то напрямик по полянам; в оврагах еще лежал снег, ноздреватый, сухой, как крупа. Над широкой, прямой, как стрела, вырубкой, прорезавшей лес, на безоблачном, бесцветном перед рассветом небе сияла звезда Сулпан.[52] Сияй, гори, путеводная звезда, веди одинокого скитальца Нигматуллу к счастью!.. Утро красило голубовато-серый лес то в багрянец, то в позолоту, то в синеву. Суждено ли Нигматулле быть хозяином этих безбрежных лесов? И сколько же лет придется ему ждать богатства?..

Старик круто свернул лошадь вправо, поехали без дороги, берегом полноводной плавной речки, без всплеска несущей воды к югу, в степь.

— Не боишься заблудиться? — спросил, закуривая, Нигматулла.

— Да я тут с закрытыми глазами пройду и проеду, — оживленно оказал старик. — Еще до германской войны, бывало, уводил через эти леса табуны отборных лошадей, украденных у баев! А как-то помогал мне здесь и твой отец Хажигали-кордаш… Эх, было житье разгульное! — крякнул дегтярь, молодея от блаженных воспоминаний. — Бабы, водка, деньги!.. В те годы я был прославлен, как Бейеш! Слыхал о нем?

— Кто же не знает Бейеша? Знаменитый конокрад! — с восхищением сказал Нигматулла.

— Ай-ай-ай, какой сорвиголова! Увел из-под семи замков, из-под семи засовов байского тысячерублевого жеребца, задушив собственноручно сторожевую собаку! Продал этого жеребца хивинскому хану!.. Угнал откуда-то табун лошадей и роздал безвозмездно своему роду. Враги его ненавидели, а родичи и друзья боготворили. Ловили его круглый год, шли по следу, устраивали засады, но Бейеш ускользал от погони. Однажды едва не попался — прижали его казаки к крутому яру, — но мудрый Бейеш не растерялся, скатил с обрыва бревно, прыгнул в воду, ухватился за ствол и уплыл с ним вниз по течению. А высота-то была три сажени!..

— Не может этого быть!

— А вот было же!.. Зачем мне врать? Я не вру. — Дегтярь обиженно нахохлил усы. — Бейеш песню о своем прыжке сочинил. Послушай:

Шубу милая мне сшила,
Чем украсить мне края?
Жить тут летом любо-мило,
А зимой где буду я?
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Ирендык — река родная,
Все в камнях речное дно.
Мы сражаемся, не зная,
Где погибнуть суждено.

Нигматулле песня понравилась.

— Ишь, и конокрад, и поэт! А откуда он родом? Из аула Балышлы?

— Может, и оттуда, — уклончиво ответил старик.

— А ты в Балышлах бывал весною?

— Ясное дело! Кто же поедет туда, кроме меня?

— Не приходилось встречать Унасова?

— Это Хажиахмета? Знаю! Видел!..

— Как бы с ним повидаться? — закинул удочку Нигматулла.

— А он тебя сам найдет, — заверил ездока старик.

И верно, в полдень к тарантасу выехал из березника всадник, поперек седла обрез, на боку сабля и револьвер, молча, испытующе посмотрел на Нигматуллу, повернул коня и так же молча ускакал.

У Нигматуллы по спине пополз озноб от страха, он тронул ямщика за плечо, но тот неопределенно хмыкнул в бороду и остановил лошадь.

— Чего ты?

— Сейчас пожалует наш турэ.

— Какой турэ? Говори толком.

— Обыкновенный турэ — Унасов Хажиахмет.

Ожидание тянулось бесконечно, вспотевший Нигматулла усердно вертел головою, вглядываясь в даль. Джигиты в бешметах, с винтовками, вынырнули справа, из оврага, окружили тарантас. Старший, с приплюснутым носом, видимо переломанным в драке, с круглой бородкой, на коне рыжей масти, дружелюбно поздоровался с ямщиком, кивнул на съежившегося Нигматуллу:

— Кто такой?

Многоопытный старик владел деликатным обхождением:

— Рад видеть тебя в добром здравии, эфенде!.. Вчера ездок был нашим. Теперь не ведаю… Сам спроси!

— Ты кто? — грубо спросил Нигматуллу всадник.

— Ассалямгалейкум, Унасов-эфенде! — без предисловия вскричал Нигматулла, расплываясь в сияющей улыбке.

— Вагалейкумсалям! Откуда ты меня знаешь?

— Слухом земля полнится.

— Как звать?

— Нигматулла. Из Сакмаева. Сын Хажигали-карта.[53]

Унасов обрадовался, спрыгнул с коня, принял в свои ладони руку Нигматуллы, поклонился.

— Так бы сразу и сказал!.. Сын моего друга Хажигали-агая? Ха-а-ай, отчаянным джигитом был твой отец, не уступал в смелости самому Бейешу. Ха-а-а-ай, сколько табунов мы с твоим отцом похитили!.. А тебя какими ветрами принесло в наш край?

— Приехал за умным советом, эфенде! — с привычным лицемерием застонал Нигматулла. — Враги сживают со свету. Ищу защиты и помощи.

— Тогда айда ко мне в дом, рахим ит![54] Поехали! Сперва по нашему обычаю пообедаем, а потом поговорим.

Жил Хажиахмет не в ауле, а в сторожке лесника, у говорливого ручья, резво бегущего сквозь лесную чащу. Дом был обнесен высоким забором. Ворота открыл горбун с коричневым шрамом на лбу, с бельмом на глазу; кланялся он подобострастно, мычал от усердия.

— Здравствуй, медведь Урала! — сказал Хажиахмет, слезая с седла.

— Будь здрав, атаман! Молю бога о милостях тебе и твоим джигитам. Вижу, гость к нам пожаловал.