Грозовой перевал

– Ради бога, не кричи так громко, – отвечал он. – Обернись и скажи: мы здесь одни?

– Конечно, – сказала я, – конечно, одни!

И все же я невольно послушалась его, словно не была до конца уверена. Он провел рукой, отодвинув чашку и блюдце, чтобы ему лучше было видно, и наклонился вперед, куда-то вглядываясь.

Теперь я поняла: смотрел он вовсе не на стену. Ибо если я видела лишь его одного, то его глаза были устремлены на нечто, находившееся от него в двух ярдах. И что бы это ни было, оно, как видно, доставляло ему и наивысшую радость, и наивысшую боль – по крайней мере, об этом говорило выражение муки и восторга на его лице. Этот воображаемый предмет не стоял на месте: взгляд Хитклифа следовал за ним с неистощимым упорством и не отрывался от него, даже когда хозяин говорил со мною. Тщетно я напомнила ему, что он давно не ел. Если он все-таки протягивал руку, чтобы, вняв моим уговорам, взять кусок хлеба, его пальцы на полпути сжимались в кулак, и рука опускалась на стол, словно он забывал, за чем тянулся.

Я сидела, исполнившись терпения, и пыталась отвлечь его от воображаемого предмета, который он разглядывал все более пристально, пока он не встал в раздражении и не спросил, почему я мешаю ему посвящать еде столько времени, сколько он считает нужным. В следующий раз, сказал он, мне нет надобности сидеть с ним и ждать – достаточно просто накрыть на стол и уйти. Произнеся эти слова, он вышел из дому, медленно побрел по садовой дорожке и скрылся за воротами.

В тревоге провела я несколько томительных часов, и вот снова наступил вечер. Я не ложилась допоздна, а когда легла, не могла уснуть. Хитклиф вернулся после полуночи, но вместо того, чтобы подняться к себе и лечь в постель, заперся в нижней комнате. Я прислушивалась, ворочаясь с боку на бок, но в конце концов оделась и спустилась на кухню. Слишком тягостно было лежать, без толку изводя себя бесконечными недобрыми предчувствиями.

Я слышала, как мистер Хитклиф неспокойными шагами меряет комнату, как тишину часто нарушают его глубокие вздохи, похожие на стон. Он бормотал какие-то слова, но я распознала лишь имя «Кэтрин», произносимое с исступленным выражением нежности и страдания, причем говорил он, словно обращаясь к кому-то, кто был рядом, – тихо и искренне, из самой глубины души. Мне не хватило храбрости войти к нему, но хотелось, чтобы он опомнился от своего забытья, посему я подошла к очагу на кухне, поворошила угли и принялась выгребать золу. Это привлекло его внимание быстрее, чем я ожидала. Он сразу же открыл дверь.

– Нелли, иди сюда, – позвал он. – Уже утро? Зайди ко мне со свечой.

– Бьет четыре, – ответила я. – Возьмите свечу с собою наверх. Ее можно зажечь от огня здесь, на кухне.

– Нет, я не хочу идти наверх, – ответил он. – Пойдем, разведи мне огонь и займись комнатой.

– Сначала мне нужно раздуть угли докрасна, а уж потом нести их в камин, – ответила я, пододвинув стул и взяв мехи.

Между тем он бродил взад-вперед по комнате в состоянии, близком к безумию, и один тяжелый вздох сменял другой, так что в промежутках он просто не успевал нормально дышать.

– Когда рассветет, пошлю за Грином, – сказал он. – Хочу выяснить у него кое-какие юридические тонкости, пока я в состоянии думать об этих вещах и действовать спокойно. Ведь я еще не составил завещания и никак не решу, как распорядиться своею собственностью. Хорошо бы изничтожить ее, чтобы ничего не осталось.

– Не надо так говорить, мистер Хитклиф, – прервала я его. – Повремените с завещанием. Вам бы сначала не мешало покаяться во множестве неправедных поступков, которые вы совершили. Никогда я не думала, что нервы ваши придут в такое расстройство. Однако сейчас они у вас совсем расшатались, и почти целиком по вашей собственной вине. То, как вы провели эти три дня, свалило бы с ног и исполина. Хотя бы немного поешьте и отдохните. Поглядите на себя в зеркало – сразу увидите, как вам потребно и то, и другое. Щеки впалые, глаза воспаленные – такие бывают у человека, который умирает от голода и слепнет от бессонницы.

– Не моя вина, что я не могу ни есть, ни спать, – ответил он. – Уверяю тебя, это не нарочно. Буду и есть, и спать, как только смогу. Ты точно так же можешь попросить утопающего отдохнуть, когда он барахтается в воде на расстоянии вытянутой руки от берега! Сначала надо бы доплыть, а уж потом отдыхать. Ладно, не надо мистера Грина. Что до покаяния в неправедных поступках, то я их не совершал и каяться мне не в чем. Я нынче слишком счастлив, и все же счастлив недостаточно. Моя душа в блаженстве своем убивает тело, но все еще не находит удовлетворения.

– Счастливы, хозяин? – воскликнула я. – Какое странное у вас счастье! Выслушайте меня без злобы, и я дам вам совет, который сделает вас и вправду счастливее.

– В чем же он? – спросил Хитклиф. – Говори.