Грозовой перевал

– О, ты видишь, Нелли, он ни на йоту не уступит, чтобы спасти меня от могилы. Вот как он меня любит! Что ж, пусть. Это не мой Хитклиф. Я все равно буду любить моего и заберу его с собою – он у меня в душе. Знаешь, – добавила она задумчиво, – больше всего мне докучает эта ужасная тюрьма. Я устала быть узницей. И изнываю от желания убежать в прекрасный мир и все время пребывать там, а не видеть его в тумане, сквозь слезы, и не томиться по нему, за оградой своего больного сердца – быть вместе с ним и в нем. Нелли, думаешь, ты лучше и счастливей меня, ты такая здоровая и сильная. И ты жалеешь меня. Но очень скоро все переменится. Мне будет жаль тебя. Я буду несказанно далеко от всех вас – там, в вышине. Неужели его не будет со мною? – продолжала она, словно спрашивая саму себя. – Я думала, он этого хочет. Хитклиф, дорогой, не грусти. Ну, подойди же ко мне, Хитклиф!

В нетерпении она поднялась, держась за подлокотник кресла. В ответ на этот искренний призыв он повернулся с видом бесконечного отчаяния. Его большие, мокрые от слез глаза наконец, яростно сверкнув, устремились на нее. Грудь его судорожно вздымалась. Всего одно мгновение они стояли порознь, и я даже не успела заметить, как они соединились вновь. Кэтрин кинулась к нему, он схватил ее и заключил в объятия, из которых, как мне казалось, моя хозяйка живой не выйдет – правду сказать, вид у нее был совершенно бесчувственный. Хитклиф опустился в ближайшее кресло и, когда я поспешила к ним, чтобы посмотреть, не лишилась ли она чувств, заскрежетал зубами с пеной у рта, точно бешеная собака, и сгреб ее в охапку с ревнивой жадностью. Мне почудилось, что рядом со мной не человеческое существо. Казалось, он даже не понимает, что я ему говорю, поэтому я отошла в сторону и в растерянности замолчала.

Вскоре Кэтрин зашевелилась, что немного успокоило меня. Она обхватила его за шею и прижалась щекою к его щеке, а он, покрывая ее безумными ласками, исступленно заговорил:

– Ты учила меня своею жестокостью – жестокостью и ложью. Почему ты презирала меня? Почему ты предала собственное сердце, Кэти? У меня нет слов утешения. Ты это заслужила. Ты сама убила себя. Да, целуй меня и плачь, исторгай мои поцелуи и слезы; в них твоя погибель, твое проклятие. Ты любила меня, так какое же право ты имела меня покинуть? Какое право – отвечай? Из-за жалкого чувства к Линтону? Ибо ни невзгоды, ни унижения, ни смерть – ничто, посланное нам Богом или сатаной, не могло бы нас разлучить. Это сделала ты, своей волей. Не я разбил твое сердце – ты разбила его, а разбив свое, ты разбила и мое. Мне лишь хуже оттого, что я крепок. Хочу ли я жить? Что это будет за жизнь, если ты… о Боже! Ты бы хотела жить, похоронив свою душу?

– Оставь меня! Оставь! – всхлипывала Кэтрин. – Если я поступила дурно, то в наказание умираю. Довольно! Ты тоже оставил меня, но я не стану тебя бранить. Я прощаю тебя. Прости и ты.

– Трудно прощать, когда смотришь в эти глаза и касаешься этих безжизненных рук, – ответил он. – Поцелуй меня еще раз, но глаза свои спрячь. Я прощаю то, что ты сделала мне. Я люблю своего убийцу. Но могу ли простить твоего?

Они смолкли. Лиц их не было видно – они прижались щека к щеке и умывались слезами друг друга. Во всяком случае, мне показалось, что плакали оба, ибо Хитклиф, как выяснилось, в такие судьбоносные мгновения умел плакать.

Меж тем я начала беспокоиться. День быстро катился к вечеру, слуга, которого я отправила с поручением, уже вернулся, и в лучах заходящего солнца в долине я различала большое скопление людей на пороге гиммертонской часовни.

– Служба закончилась, – объявила я. – Хозяин будет здесь через полчаса.

Хитклиф прорычал какое-то ругательство и сильнее прижал Кэтрин к себе. Она не шевельнулась.

Вскоре я заметила толпу слуг, идущих по дороге к кухонному флигелю, а чуть позади них и мистера Линтона. Он сам открыл ворота и медленно, словно прогуливаясь, шел к дому и, наверное, наслаждался приятной, мягкой погодой, предвещавшей скорое лето.

– Он уже здесь! – воскликнула я. – Ради всего святого, скорее бегите вниз! На парадной лестнице вы никого не встретите. Поторопитесь! Спрячьтесь за деревьями и ждите, пока он войдет.

– Мне надо идти, Кэти, – сказал Хитклиф, стараясь высвободиться из ее объятий. – Но, живой или мертвый, я увижу тебя еще раз, прежде чем ты ляжешь спать. Я не отойду от твоего окна дальше чем на пять шагов.

– Ты не уйдешь! – противилась она, держа его крепко, насколько хватало сил. – Говорю тебе, ты не можешь уйти!

– Всего на час, – умолял он.

– Ни на минуту, – отвечала она.

– Но я должен – Линтон сейчас будет здесь, – настаивал в тревоге незваный гость.

Он почти поднялся и своим движением чуть не разжал ее пальцы, но она, задыхаясь, вцепилась в него еще сильнее, а ее лицо выражало безумную решимость.

– Нет! – закричала она. – Не уходи! Не уходи! Это последний раз! Эдгар нам ничего не сделает, Хитклиф! Я умру! Умру!