Грозовой перевал

Раздался выстрел, и нож, отскочив на пружине назад, вонзился в запястье своего владельца. Хитклиф с силой выдернул его, изодрав руку нападавшего, и сунул окровавленное оружие себе в карман. Потом поднял с земли камень, разбил им деревянную перегородку, разделявшую створки, и запрыгнул внутрь. Его противник потерял сознание от ужасной боли и свалился на пол, обливаясь кровью, которая хлестала из артерии или крупной вены. Мерзавец стал его бить, пинать ногами и колотить головой о плиты пола, одновременно держа меня одной рукой, чтобы я не могла позвать на помощь Джозефа. Он проявил нечеловеческое самообладание, удержавшись, чтобы не забить Эрншо до смерти. С трудом дыша, он все же наконец остановился и перетащил с виду совершенно безжизненное тело на скамью. Там оторвал рукав от кафтана Эрншо и без церемоний, кое-как перевязал рану, не переставая плеваться и браниться с тем же ожесточением, с каким до этого избивал. Высвободившись, я, не теряя ни минуты, побежала за Джозефом, и тот, понемногу сообразив, что я торопливо ему втолковывала, поспешил вниз, перескакивая через ступеньку и охая:

– Что ж делать-то? Делать-то что?

– Вот что делать! – прогремел голос Хитклифа. – Твой хозяин спятил, и, если он протянет еще хотя бы месяц, я сдам его в сумасшедший дом. Какого дьявола ты запер дом, когда я еще не вернулся, ты, беззубый старый пес? Чего стоишь и бормочешь? Пойди сюда! Я не собираюсь с ним нянчиться. Смой кровь. И следи за свечкой – от Хиндли разит, как от винной бочки!

– Так, выходит, вы его надумали прикончить! – завопил Джозеф, в ужасе воздев к небу глаза и руки. – Никогда я такого не видывал! Господи, дай…

Хитклиф повалил старика на колени посреди лужи крови и швырнул ему полотенце, но вместо того, чтобы вытирать пол, Джозеф сложил на груди руки и принялся бубнить молитву, вызвав у меня смех своим удивительным слогом. Я пребывала в таком состоянии, когда уже ничто не может испугать. Такая бесшабашность охватывает преступника у подножия эшафота.

– Про тебя-то я и забыл! – сказал злодей. – Приберешь здесь все. А ну, вставай на колени! Значит, ты была с ним заодно? Признавайся, змея! Вот работа как раз по тебе!

Он стал трясти меня так, что зубы застучали, а потом пихнул на пол рядом с Джозефом, который дочитал, как положено, свою молитву и, поднявшись, объявил, что немедленно отправляется в «Дрозды». Мистер Линтон, мол, судья, и, пусть у него почили хоть пятьдесят жен, он обязан расследовать это дело. Старик был настолько тверд в своей решимости, что Хитклиф счел благоразумным заставить меня вкратце поведать ему, что именно только что произошло. Он стоял надо мной, дыша злобою, а я с неохотой описывала случившееся в ответ на его вопросы. Мне с трудом удалось убедить старика, особенно по причине моего крайнего нежелания отвечать, что это не Хитклиф напал на Эрншо, а наоборот. Однако вскоре мистер Эрншо подал признаки жизни, и Джозеф, уверившись, что хозяин жив, поспешил влить ему в рот немного алкоголя, благодаря чему Хиндли пришел в себя и зашевелился. Хитклиф хорошо понимал, что враг его, будучи в беспамятстве, не ведал, как он с ним обошелся, поэтому заявил, что Эрншо был мертвецки пьян и он готов оставить без внимания его отвратительное поведение, но советует лечь в постель. К моей радости, после этого разумного заявления Хитклиф удалился, Хиндли растянулся на скамье перед огнем, а я пошла к себе в комнату, удивляясь, что так легко отделалась.

Сегодня утром, когда я спустилась вниз за полчаса до полудня, мистер Эрншо сидел у огня совершенно больной. Его злой гений, почти такой же исхудавший и мертвенно-бледный, стоял, прислонясь к каминной полке. Ни тот, ни другой, казалось, не имели желания приступить к обеду. Я подождала и, когда на столе уже все остыло, в одиночестве принялась за еду. Ничто не портило мне аппетит, и я даже чувствовала удовлетворение и некоторое превосходство, когда бросала взгляд на этих двоих, не проронивших ни единого слова, и с приятностью отметила про себя, что совесть моя чиста. Закончив обед, я решилась на необычную вольность – подошла к огню, обойдя скамью мистера Эрншо, и опустилась на колени в уголке рядом с ним.

Хитклиф на меня не смотрел, и я почти без боязни вгляделась в его черты, словно окаменевшие. На его лоб, который когда-то казался мне таким мужественным, а теперь виделся дьявольским, легла неизбывная мрачная тень; глаза василиска погасли от бессонных ночей и, вероятно, слез, ибо ресницы были влажными; на губах, уже не кривившихся в злобной ухмылке, лежала печать невыразимой печали. Будь на его месте кто-то другой, я бы, видя такое горе, прониклась сочувствием. Но страдание Хитклифа вызвало у меня лишь радость, и, хотя, наверное, неблагородно оскорблять поверженного врага, я не смогла упустить возможность уколоть его еще раз. Благодаря его слабости мне выпал случай получить удовольствие, отомстив ему злом за зло.