Грозовой перевал

– Что проку нахваливать ему Хитклифа? – ответила я. – Мальчиками они не переносили друг друга, и Хитклиф с такой же досадой слушал бы, как хвалят мистера Линтона: это в природе человека. Не докучайте мистеру Линтону разговорами о Хитклифе, если вы не хотите открытой ссоры между ними.

– Но ведь это показывает, какой он слабый человек, правда? – упорствовала она. – Я вот независтлива: мне ничуть не обидно, что у Изабеллы, скажем, такие яркие желтые волосы и белая кожа, и что она так изысканно изящна, и что вся семья ее балует. Даже ты, Нелли, когда нам случается с ней поспорить, ты всегда принимаешь сторону Изабеллы; а я уступаю, как неразумная мать: называю ее дорогою девочкой и улащиваю, пока она не придет в хорошее настроение. Ее брату приятно, что мы в добрых отношениях, а мне приятно, что он доволен. Но они очень похожи: оба – избалованные дети и воображают, что в мире все устроено нарочно для них; и хотя я им обоим потакаю, думается мне, хорошее наказание пошло бы им на пользу.

– Ошибаетесь, миссис Линтон, – сказала я. – Это они потакают вам; и представляю себе, что здесь творилось бы, не стань они вам потакать. Вы, правда, порой уступаете им в их мелких прихотях, покуда их главная забота – предупреждать ваше каждое желание. Но может случиться, что вы столкнетесь с ними на чем-нибудь одинаково важном для вас и для них. И тогда те, кого вы называете слабыми, обернутся, глядишь, такими же упрямцами, как вы.

– И тогда мы схватимся не на жизнь, а на смерть, не так ли, Нелли? – рассмеялась она. – Нет! Говорю тебе: я так верю в любовь Линтона, что кажется мне, я могла бы убить его, и он, умирая, не пожелал бы мне зла.

Я посоветовала ей тем более оценить его привязанность.

– Я ценю, – ответила она, – он не должен плакать из-за каждого пустяка. Это ребячество; и, чем ударяться в слезы, когда я сказала, что Хитклиф теперь достоин уважения в чьих угодно глазах и для первейшего джентльмена в наших краях будет честью стать его другом, он должен был бы сам это сказать и радоваться вместе со мною. Он привыкнет к Хитклифу – должен привыкнуть! – и, возможно, даже полюбит его. А Хитклиф, когда подумаешь, какой у него к Эдгару счет, – Хитклиф, по-моему, вел себя превосходно!

– А как вы смотрите на то, что он заявился на Грозовой Перевал? – спросила я. – Он, вижу я, переменился во всех отношениях: истинный христианин! Протягивает руку дружбы всем своим врагам!

– Это он мне объяснил, – ответила она. – Я и сама удивилась. Он сказал, что зашел разведать обо мне, полагая, что ты еще живешь там; а Джозеф доложил о нем Хиндли, и тот вышел и стал расспрашивать, что он поделывал и как жил; и в конце концов затащил его в дом. Там сидели какие-то люди, играли в карты. Хитклиф тоже подсел играть; мой брат проиграл ему некоторую сумму и, увидев, что гость располагает большими деньгами, пригласил его зайти вечером еще раз – и Хитклиф согласился. Хиндли слишком безрассуден – где ему разумно подбирать знакомства! Он не дает себе труда призадуматься о том, что едва ли стоит вполне доверять человеку, с которым он в свое время так подло обошелся. Но Хитклиф утверждает, что возобновить отношения с прежним своим гонителем его побуждало не что иное, как желание устроиться поближе к Мызе, чтобы можно было ходить сюда пешком, – да и тяга к дому, где мы жили вместе; да еще надежда, что там я смогу видеться с ним чаще, чем если бы он обосновался в Гиммертоне. Он думает предложить щедрую плату за разрешение жить на Перевале; и, конечно, мой брат соблазнится и возьмет его в жильцы: он всегда был жаден, хотя то, что хватает одной рукой, тут же разбрасывает другой.

– Нечего сказать, приличное место для молодого человека! – заметила я. – Вы не боитесь последствий, миссис Линтон?

– Для моего друга – нет, – ответила она, – у него крепкая голова, и это убережет его от опасности. Я больше боюсь за Хиндли; но в отношении нравственном он не сделается хуже, чем есть, а от физического ущерба ему оградой я. Сегодняшний вечер примирил меня с Богом и людьми! В своем озлоблении я мятежно восставала на провидение. О, я была в жестоком горе, Нелли! Знал бы этот жалкий человек, в каком жестоком, он постыдился бы, когда оно рассеялось, омрачать мне радость своим пустым недовольством. Только жалея Эдгара, я несла одна свое горе! Если бы я не скрывала той муки, которая часто меня терзала, он научился бы жаждать ее прекращения так же пламенно, как я. Но как бы там ни было, ей пришел конец, и я не стану мстить Эдгару за его неразумие: теперь я могу вытерпеть что угодно! Пусть самый последний человек ударит меня по щеке – я не только подставлю другую, а еще попрошу прощения, что вывела его из себя, и в доказательство я сейчас же пойду и помирюсь с Эдгаром. Спокойной ночи! Видишь, я ангел!