Грубиянские годы: биография. Том I

– Будь это правдой, я бы заслуживал ада! – крикнул Вальт и поймал его руку, чтобы прижать к своим повлажневшим глазам. – О, брат мой, брат, или ты не знаешь, как я понимаю тебя и твой мягкий дух, даже когда он скрывается под обличьем грубейшей шутки? Ах, как же прекрасно и нежно твое внутреннее «я», и почему об этом не знает весь мир? Но именно поэтому – кем бы я был, если бы допустил то, на что ты хочешь решиться ради меня в доме Клотара? Нет, приносимые другими людьми жертвы допустимо принимать, чтобы избавиться от мучений, но никогда – чтобы купить за чужой счет радость. Ничего с твоим предложением не получится, мой добрый Вульт!

Но брат уже спускался по лестнице. Между тем, чем дольше нотариус размышлял, тем более недостойной находил идею, что можно за счет Вульта выторговать для себя небесное счастье дружбы. В конце концов он со всей определенностью написал брату, что его совесть такого не позволяет.

Несколько часов спустя от Вульта пришел нижеследующий ответ:

«р. р.

Fraterkul! Только что я получил согласие графа, одновременно с твоим отказом; ты, следовательно, должен отправиться со мной, иначе пострадает моя честь. Так что лети, беги и будь у меня не позднее чем через час. Твой костюм, или маскарадный персонаж, уже разлегся на стуле. Цирюльник вот-вот придет и принесет накладные локоны. Сапоги для верховой езды, со шпорами, тоже приготовлены. Поверь моему честному слову, что для тебя был выбран театральный костюм, который ничего не симулирует, а лишь диссимилирует. Другое дело – по сравнению с тем, что я сделал и что взял напрокат, – если бы я обрядил тебя в костюм шахтера, или в монашескую рясу, или в военный плащ, или в епископский паллий, или в форму английского капитана, или в личину сатаны либо его бабушки; а так ты будешь выглядеть безукоризненно и при этом останешься неузнанным, сохраняя свою порядочность и свои истинный облик. Примерь же его у меня, твой польский кафтан, то бишь плащ любви к Клотару. Пурцель хорошо соображает, да и взял с меня недорого. – Я с радостью предвкушаю нашу забаву. Вечер сделает тебя еще менее узнаваемым, я уж не говорю о пудре, без которой тебе придется на сей раз обойтись. Забыл написать, что когда в первый раз пригласил славного графа в Долину роз на легкий ужин (разумеется, не упоминая тебя), я был, в свою очередь, приглашен им в его сад. Приходи непременно, я сгораю от нетерпения. Ибо в этот вечер будут приняты окончательные судебные решения и мандаты без клаузул относительно сорока или пятидесяти тысяч последующих вечеров. В сегодняшний же я чувствую себя растроганным: Гаррик умел так декламировать простой алфавит, что люди, слушавшие его, плакали; но из чего состоит всё, что трогает нас, если не из алфавитов? – Сердца подобны гусиным яйцам: те, что не двигаются в теплой воде, протухли и мертвы… Боже, как я сегодня буду играть, какие выводить трели! Правда, я слишком сильно радуюсь.

Р. S. Я должен еще сообщить тебе, хотя поначалу этого не хотел, что твой будущий друг Клотар завтра, в три часа утра, уезжает: в Дрезден, как он говорит, но на самом деле, думаю, в Лейпциг, чтобы с помощью протестантской матери приладить к себе ее дочь, католическую невесту. Если ты не хочешь превратиться во второго Шомакера: приходи сегодня и, хоть ты и бюргер, сыграй с дворянином в педальном регистре трель сотканной дружбы. Ибо где же тут ложь, если я не скажу (и ты тем более), что ты по рождению дворянин, а лишь представлю тебя, в самом начале, как своего друга – ты же в конце представишься как нотариус, – ну и где тут ложь, хочу я спросить?»

* * *

«Ах, я, конечно, приду!» – написал в ответ Готвальт.

№ 32. Геллер в желудке страуса Ненависть к людям и раскаяние