Грубиянские годы: биография. Том I

– Я вам сейчас приведу пример, – откликнулся граф Клотар. – Во всем минералогическом, атомистическом (то есть мертвом) царстве кристаллизации царит прямая линия, способная образовывать острые углы, вообще углы; напротив, в динамических царствах, начиная с царства растений и кончая человеческим миром, правят круг, шар, цилиндр, волна красоты! Государство, сэр, и позитивная наука хотят лишь того, чтобы их мышьяковистый ангидрид, их соли, их бриллианты, их ураносодержащие руды имели форму плоских пластин, призм, удлиненных параллелепипедов и т. д.: тогда их легче будет куда-то встраивать. Наоборот, любая организующая – и именно потому также изолирующая – сила не хочет, чтобы всё было расчленено на отдельные блоки; она живет из себя и исходя из наличия целостного мира. Таково искусство: оно ищет самую подвижную и самую совершенную форму, и представить его себе – как и Бога – можно только в виде круга или глазного яблока.

Однако нотариус невольно заставил говорящего прервать эту речь. – Вальт начал испытывать угрызения совести оттого, что тайком подслушивает мнения благородного юноши, пусть и высказываемые вслух; поэтому он, как совестливый человек, прислонился к дереву и теперь откровенно смотрел в лицо облаченному в синее, показывая, что слышит его. Синему юноше это вскоре надоело, и он, поднявшись, покинул столик.

Нотариус поплелся следом, желая от всего сердца, чтобы флейтист сейчас оказался рядом и помог ему приблизиться к громовержцу. По счастью, граф теперь затесался в пеструю человеческую группу, собравшуюся вокруг некоего произведения искусства. Это был купеческий корабль, высотой с пятилетнего мальчика и такой же примерно длины, вместе с которым его бедный владелец передвигался своим ходом по суше, чтобы посредством этого ткацкого челнока пронизывать и удерживать вместе нити собственной голодной жизни. Когда нотариус увидел, что преследуемый им юноша остановился возле игрушечного кораблика и человека, исполняющего при этом судне функцию временного руля, он протиснулся через толпу и встал рядом со своим кумиром. Хозяин игрушки явно затянул старую песню: о разных частях судна, мачтах, стеньгах, реях, парусах и такелаже.

– Наверное, ему дьявольски наскучило повторять такое каждый день, – сказал графу его приятель.

– Во всем, чем человек занимается ежедневно, – ответил тот учительским тоном, – можно выделить три периода: в первый период это дело кажется новым; во второй – старым и надоевшим; в третий – не новым и не старым, а просто привычным.

Тут-то и подошел Вульт. Нотариус знаком сообщил ему уже устаревшую новость: что человек, которого он искал, найден.

– Но послушайте-ка, патрон! – обратился граф к хозяину корабля. – Брасы на фока-pee должны крепиться на огоне гроташтага, потом их следует провести через блок на ноке рея, потом, семью или шестью футами ниже, пропустить через второй двухшкивный блок на первой носовой ванте грот-мачты, ну и так далее, пока они не будут закреплены на утке палубы. И где вообще у вас форсей-тали, шкоты фор-марселя, бизань-шкот, с помощью которого нижняя шкаторина бизаня растягивается по гику, где сигнальный фал? – Тут граф, скорчив презрительную мину, привел судовладельца, который пытался замаскировать свои упущения восторгом по поводу чужих знаний, в другой, на сей раз настоящий восторг: оплатив ему фрахт такой денежной суммой, какую это провиантное судно – оно же хлебный фургон – еще ни разу не привозило из плавания в обе Индии, то бишь к представителям дворянского и бюргерского сословий.

Вальт, тоже сладко восхищавшийся столь примечательным сочетанием мореходной и философской эрудиции, не совладал с собой: пока гордый юноша в синем мундире выбирался из толпы, нотариус хоть и не мог откровенно прижать его к груди, зато сам так долго прижимался к его боку, что граф в конце концов бросил на него отрезвляющий взгляд. Вульт уже исчез. Юноша и его слуга вскоре ускакали на красивых лошадях по направлению к городу. Нотариус же остался, как один из блаженных, в этой Иосафатовой долине: остался, как тайный и тихий приверженец вакханалий сердца. «Это именно тот человек, – убежденно сказал он себе, – о котором ты столь пылко мечтал: молодой, цветущий, благородный, гордый; очень может быть, что он англичанин, потому что философия, кораблестроение и поэзия венчают его главу, как три короны. Дорогой мой, как же сильно я буду тебя любить, если ты мне это позволишь!»