Грубиянские годы: биография. Том I

Однако флейтиста весьма поразила в столь скромном существе, обожествляющем высшие сословия, эта тихая неколебимая уверенность в победе. А объяснялось всё тем, что нотариус уже много лет – с тех пор, как прочитал о жизни Петрарки, – хоть и не высказывал свои мысли вслух, но почитал себя за второго Петрарку: усматривая сходство не только в том, что обладает похожей способностью сочинять маленькие стихотворения, – или в том, что и этого итальянца его отец послал в Монпелье для изучения юриспруденции, а позже предостерегал от сочинения стихов, – но также, и прежде всего, в том, что первый Петрарка был красноречивым и изящным государственным мужем. Нотариус верил, что может – судя по тем речам, которые он многократно и успешно произносил перед Гольдиной и матерью, – без ложной скромности рассчитывать на некоторое сходство с итальянцем, если только окажется в подходящей ситуации. Собственно, в эту минуту во всей Иене, во всем Веймаре, Берлине и т. д. не сыскать ни одного молодого человека, переходящего рыночную площадь, который не верил бы, что он – наподобие святилища… или дарохранительницы… или ковчега для святых мощей… или коры дерева… или ящика с мумией – потаенно скрывает в себе какого-то (сейчас или вообще живущего) духа-великана, так что если кто-то откроет упомянутое святилище или ящик для мумии, то помысленный великан, отчетливо зримый, будет лежать там навытяжку и посмотрит на него бодрым взглядом. Да и пишущий эти строки прежде успел побыть пятью или шестью великими людьми, в быстрой последовательности сменявшими друг друга – в зависимости от того, кому из них он в данный момент подражал. Правда, приходя к зрелым годам, то есть к познаниям, особенно если они очень велики, начинаешь сознавать, что ты – ничто.

– Давай не медля разойдемся отсюда в разные стороны, – сказал Вальт, опьяненный своим небесным эфиром и не уловивший в репликах Вульта ничего, кроме тона, которым они произносились.

– Да, лучше всего – на боковую; мы, наверное, мешаем Клотару, который уже улегся спать, поскольку, как я слышал, завтра он спозаранку уезжает на несколько дней, – сообщил Вульт, будто хотел, в буквальном смысле причиняя боль самому себе, выдавить из переполненного сердца Вальта побольше любви.

– Что ж, покойся в мире, любимый! – сказал Вальт и охотно покинул милое его сердцу место, а заодно и досадившего ему брата. Преисполненный радости и покоя, шагал нотариус к дому – в тихие улицы заглядывали только высокие звезды, – в колодце посреди выходящего к северу переулка он увидел отраженное полуночное красное зарево, – по небу тянулись светлые облака, будто с запозданием возвращаясь из прошедшего дня домой, и, наверное, несли на себе гениев, богато одаривших этот человеческий день, – и Вальт, счастливый, вернувшись в свою одинокую сумрачную каморку, не смог удержаться ни от слез, ни от слов благодарности.

Наутро, очень рано, он получил письмецо от Вульта – с запечатанным вложением, на котором было написано: «tempori!»

В письме значилось:

«Друг мой, я не требую от Вас ничего другого, кроме того, чтобы Вы на короткое время сделались невидимым – пока не состоится мой концерт игры на флейте вслепую, – ведь я имею на это те же резоны, какие имеете и Вы сами. Переписываться мы можем сколько угодно. Если моя слепота будет нарастать теми же темпами, что и до сих пор: то я сыграю четырнадцатого, пусть и как совершенно слепой Дюлон, – хотя бы ради того, чтобы не тащить больше бедных слушателей от одного выпуска ежедневной газеты к другому. – Прошу Вас, не прикасайтесь ни к одному инструменту, не написав предварительно мне. – Надеюсь, Вы пощадите честь нашего семейства, когда подойдете к ткацкому станку, чтобы соткать те самые узы дружбы, – и примете в расчет, что на крайний случай я тоже готов посодействовать Вам, пару раз нажав ногой на станину этого станка. На вложение поставьте свою печать – рядом с моей – и отошлите его обратно; когда-нибудь, в подходящий час, печать будет сломана Вами. Адьё!

в. д. Х.

Р. S. Теперь, из-за моих глаз, пишите мне большущими буквами – вот такими».

Последнюю просьбу Вальт, когда писал ответ, охотно выполнил, но о слепоте брата он особо не думал, из любви к истине. Он пообещал всё, что от него требовали, и с болью посетовал на разлуку после столь краткого воссоединения; но заверил Вульта, что тот сможет разделить с ним – в письменном виде – каждый шаг и каждую удачу на пути сближения с графом. – Впрочем, Вальт в этой ситуации незримости воспринимал брата только как настоящую светскую рысь, желающую обезопасить себя даже против малейшей зарницы случая, которая часто среди полнейшей тьмы высвечивает человека целиком, от макушки до пяток.

Тайное вложение можно было с тем же успехом передать нотариусу незапечатанным: так сильно он радовался возможности проявить верность по отношению к другим и к самому себе.

В запечатанном письме значилось: