Грубиянские годы: биография. Том I

– Некая духовная сила строит человеческое тело, а потом это тело начинает строить ее, однако затем она мощнее всего проявляет себя на почве телесности, – сказал Клотар.

– О, эти подземные воды глубинного второго мира, которые заурядному рудокопу-всезнайке только мешают в его горнорудном труде, грозя утопить; мешают тому, кто хочет использовать вершины лишь для бурения и углубления скважин: для подлинно духовного человека те же воды становятся великой рекой смерти, влекущей его в самое средоточие… – проговорил Вальт; он уже давно стоял за столом во весь рост, ничего вокруг не слыша и не видя.

– Обычная умственная спекуляция… – начал граф.

– Господин Фогтлэндер, – перебил Нойпетер, обращаясь к бухгалтеру (а Клотара придерживая за локоть), потому что так же охотно слушал ученые дискуссии, как и выскакивал из них, – вы, кстати, сегодня уже занесли в гроссбух 23 локтя спекуляции[15]?… А теперь можете продолжать, господин философ!

Граф уловил в словах хозяина иронический тон, понял свою ошибку, не стал ничего больше говорить и охотно поднялся из-за стола, а забытые, давно ожидавшие этого момента гости – еще охотнее. Дерзость нотариуса и его сумасбродные речи немного развлекли гостей. Церковный советник Гланц тихо объяснил соседям по застолью, как они должны понимать слова графа, и – что подобные словеса навевают на него не меньшую скуку, чем на любого из них.

Вальт же, можно сказать, в своем блаженстве воспарил на третье небо, а два других пока удерживал в руках, чтобы их раздарить. Он и граф – по его ощущениям – отныне оба носили рыцарскую цепь в знак принадлежности к ордену их дружбы; и не потому ему так казалось, что он-таки разговаривал с графом – нотариус больше не помнил о себе и о своем желании удостоиться аудиенции, – а потому что Клотар предстал перед ним как большая, свободная, играющая на морском просторе душа, которая выломала и бросила в волны все уключины; потому что дерзкая мыслительная поступь графа представлялась ему грандиозной, хотя граф не столько преодолевал большие расстояния, сколько делал большие шаги; и потому что нотариус относился к числу тех немногих людей, которые симпатизируют ценностям, непохожим на их собственные, – как рояль откликается на чуждые ему звуки духовых и смычковых инструментов.

Так любят юноши; и, каковы бы ни были их ошибки, для них, как для титанов, небо все еще является отцом, а земля – только матерью; однако позже отец умирает, матери же лишь ценой невероятных усилий удается с грехом пополам прокормить осиротевших детей.

Насколько же другими – гораздо менее коварными, скрытно-ядовитыми, по-гадючьи холодными и скользкими – поднимаются люди из-за стола, даже при дворе, нежели садятся за стол! Какие они в этот момент окрыленные, внутренне поющие, с сердцами легкими, как перышко, и теплыми, как птичий пух!

Нойпетер непринужденно пригласил графа в свой парк прогуляться – тот согласился, – и Вальт увязался за ними. По дороге придворный агент разорвал надвое цветочную орденскую ленту и куда-то сунул обрывки: чтобы, как он выразился, не выглядеть дураком.

№ 24. Антрацит Парк. – Письмо

Граф шагал между двумя своими шаферами, левый из которых на ходу крутил колесо прялки, наматывая на веретено нить беседы и канаты любви; но часто, в самых узких проходах, маршировать втроем бывало непросто. За ними следовал рассыльный из лавки, чтобы заглаживать на песчаных дорожках следы трех пар ног. Придворный агент показывал Клотару все самые блестящие достопримечательности парка, будто рассчитывал получить за это из графских рук почетное ружье или почетную саблю: статуи детей под башнеобразными деревьями, скульптурную группу с удушающим змей Геркулесом среди цветов; но на графа, казалось, ничто не производило впечатления. Нойпетер отщелкнул на счетах «красивые суммы», уже пожранные украшающими парк статуями, особенно самыми изысканными, которые он укрывал от дождливой погоды, укутывая в самые настоящие водонепроницаемые военные накидки или рейтарские плащи, и подвел графа к Венере, задрапированной в плащ солдата караульной службы. Клотар молчал. Нойпетер же продолжал попытки заинтересовать графа и продвинуться по саду; он собственноручно принизил свой парк по сравнению с английскими парками, поставив, к примеру, парк Хэгли выше своего; «однако, – заметил он, – у этих англичан ведь и соответствующие деньжата водятся». Граф ничего не возразил. Откликнулся только Вальт: «В конечном счете любой сад, даже самый большой – и вообще всякая искусственная выгородка, – покажется крошечным детским садиком в сравнении с неизмеримой природой; только сердце может разбить настоящий сад – в десять раз меньший, чем этот».