Грубиянские годы: биография. Том I

И вот, когда церковный советник – медленно и скучно, опираясь на прочитанные им книги, – так хорошо разобрал эту проблему, что вся застольная компания не могла им не восхититься, графа, можно сказать, охватил огонь. То ли он насытился едой – то ли пресытился слушанием – то ли был уже сыт по горло теологическим полузнайством Гланца и его lingua franca, этой пресной проповеднической философией, на ¼ моральной, на ¼ аморальной, на ¼ разумной, на ¼ ложной, а в целом краденой, – граф почувствовал, что с него довольно: он начал и довел до конца такую длинную, ожесточенную и пламенную речь против церковного советника – ради нее будет специально выделен и представлен на суд читателей следующий номер, «Конгломераты мышино-бледных кошачьих хвостов», – что не мог бы проявить большей ненависти к тусклому золоту теологических моралистов и авторов, даже если бы был флейтистом Кводдеус-вультом, который однажды выразился так: «В старых заплесневелых лесах философов теологи собирают упавшие с деревьев плоды чтения и пытаются ими что-то засеять. – Эти величайшие и самые умственно отсталые эгоисты превращают Бога в прислужника пенитенциарного пастора, хотя были возведены в сей сан сами, и на всем пути к месту службы сохраняют уверенность, что солнечное затмение случилось лишь для того, чтобы они меньше потели и могли скакать верхом в тени, – они вычищают сердца и головы, как слуги в Ирландии подметают ступени: собственными париками».

№ 23. Конгломераты мышино-бледных кошачьих хвостов Застольные речи Клотара и Гланца

Итак, после того как Гланц произнес, что де именно потому, что в глазу все предметы перевертываются, а значит, и мы вместе с ними, мы никак не можем почувствовать перевертывание, – граф возразил ему:

– Почему же тогда единственное изображение в глазу не переворачивается? – Почему прооперированные слепые не хватаются за предметы, путая их местоположение? – Как связана крошечная картинка на сетчатке глаза с внутренними картинами? Почему никто не задается вопросом, почему всё вокруг не представляется нам таким же крошечным, как эта картинка?

Гланц ответил по Гарве:

– В конечном счете у нас нет никаких преимуществ, и потому наш долг – смирение.

Граф возразил:

– Я, по крайней мере, не вижу, почему я, нищий, должен проявлять смирение по отношению к другому нищему; а уж если он горд, то у меня есть перед ним второе преимущество: смирение.

В ответ была процитирована красивая фраза из напечатанных речей Гланца: дети, которые не уважают своих родителей, определенно получат соответствующее воздаяние от собственных детей.

Клотар возразил:

– Значит, эти малоуважаемые родители когда-то тоже не уважали своих родителей; и так до бесконечности, либо приходится признать, что можно подвергнуться наказанию, не совершив греха.

Гланц высказался о том, как легко перегрузить память.

Клотар возразил:

– Такое попросту невозможно. Разве удерживание чего-то в памяти представляет хоть какую-то трудность для мозга или духа? Ощущает ли человек то сокровище, которое оставили в нем двадцать прожитых лет, таким образом, как если бы его память была обременена больше, чем в юности? – И еще: крестьянин хранит в памяти не меньше идей, чем ученый, только идеи эти другие, касающиеся разных предметов, деревьев, пашни, людей. Выходит, словосочетание «перегруженная память» не означает ничего иного, кроме упущенной возможности культивирования других сил.

Гланц сказал, что, интересуясь конечными целями, можно легко подставиться под шутку Вольтера, согласно которой нос был создан ради очков.

Клотар ответил:

– Ради этого тоже: если учитывать все силы мира, то надо принять в расчет и силу шлифования стекол.

Гланц заявил: он, мол, поддерживает такую мысль и считает, как можно прочитать во всех его опубликованных речах, что в искусном устройстве мира проявляет себя вечный разум.

Клотар спросил:

– И что же представляет собой упомянутый разум?

Гланц ответил:

– Первопричину.

Граф возразил:

– Всякий искусный порядок, например, в устройстве человеческого тела, вы все же объясняете, исходя из существования слепых сил, а не постороннего по отношению к этому телу акта творения; сами же силы объясняете, исходя из понятия слепоты, – и где тогда, по-вашему, в этом насквозь механическом бренном мире может ударить молния духовности?

Гланц, помешкав, ответил, что славная ограниченная монархия, как в Англии, была бы, пожалуй, наилучшим вариантом для каждого.

Клотар бурно возразил:

– Но только не для свободы. Почему мои предки обладали свободой выбирать для себя законы, а я – нет? Куда бы я ни подался, я везде нахожу уже существующие законы. Для государства было бы идеальным, если бы крохотные федеративные государства, всегда принимающие свободные законы, распадались на федерации деревень – затем на федерации домов – и наконец на федерации индивидов, которые в любую минуту могли бы принять для себя новое законодательство.