Гланц заметил, что существование мелких государств действительно способствовало бы прекращению войн.
Клотар снова возразил:
– Как раз наоборот. Войны возникали бы во многих местах одновременно и намного чаще. Чтобы война прекратилась на всей Земле, она должна сосредоточиться в двух чудовищных по размерам государствах; из них одно поглотит другое, и тогда в этом единственном на земном шаре государстве воцарится мир, а любовь к отечеству превратится в любовь к человеку.
За десертом Гланц счел себя вправе сказать, по крайней мере: хорошо, мол, что Просвещение изгнало веру в ведьм.
Клотар возразил:
– Оно пока даже толком не приступило к исследованию этой веры.
Гланц слегка вздрогнул.
– Я не знаю, – продолжил граф, – какое из двух мнений разделяете вы, но поскольку вы можете иметь только одно мнение из двух: либо что вера в ведьм была лишь иллюзией той эпохи, либо что в основе такой веры действительно лежит нечто чудесное, – вы в любом случае ошибаетесь.
Гланц теперь вздрогнул очень заметно, но все же сказал, что он, как любой разумный человек, придерживается первого мнения.
Клотар разразился речью:
– Чудесная история ведьм засвидетельствована исторически в такой же мере, как существование греческих оракулов засвидетельствовано в сочинении Геродота; она доказана точно так же, как вообще вся история. Геродот тоже проводит четкое различие между истинными и подкупленными оракулами. В любом случае то была великая эпоха, когда боги направляли мировую историю и соучаствовали в ней; именно поэтому Геродот не менее поэтичен, чем Гомер. – Вульгарные умы воспринимают все подробности истории ведьм как результат работы воображения. Но тот, кто много читал о процессах над ведьмами, сочтет подобное невозможным. Существование охватывающей многие народы и времена фантазии об определенных, четко нюансированных фактах так же невозможно, как невозможно, чтобы какая-то нация вообразила, будто она ведет войну или имеет короля, тогда как на самом деле ни того, ни другого нет. Если объяснить любое конкретное представление о ведьмах как копию такого же общераспространенного представления, нам придется методом дедукции сделать вывод о существовании изначального прообраза. Как правило, актрисами в этой трагедии были старые, бедные, недалекие женщины, то есть персонажи, менее всего способные к фантазированию; да и вообще, фантазия создает куда более величественные и разнообразные картины. Здесь же мы сталкиваемся лишь с убогими повторяющимися историями узколокального значения: любовник, то бишь дьявол, в обычной одежде, пешком сопровождает женщину до какой-то ближайшей горы, где ее ждут танцы, знакомые музыканты, скудная еда и питье, приятели из родной деревни, а после танцев она со своим любовником возвращается домой. Рассказы о сборищах на Блоксберге, наверное, достоверны только в отношении окрестных жительниц этой горы; в других землях для танцев всегда выбиралась ближайшая гора. Те, кто хочет объяснить все признания как лживые измышления, порожденные пытками, не задумываются о феномене, описания коего можно найти в материалах таких процессов: часто после пытки обвиняемые торжественно и со страхом отрекались от двух или трех незначительных признаний, которые не спасли их от смерти; итак, отказ от половины признаний подтверждает истинность другой половины признаний, тем более что в те времена люди мыслили слишком религиозно, чтобы решиться умереть с ложью на языке.
Опьяняющие напитки и мази, с помощью которых ведьмы, согласно грезе о Блоксберге и другим подобным фантазиям, себя заколдовывали, нигде в протоколах не упоминаются и, с точки зрения физиологии, невозможны – потому что нет такого питья, которое действительно вызывало бы заранее определенные видения; и потом, чтобы воспользоваться тем или другим средством, женщина уже должна была считать себя ведьмой.
Гланц сказал:
– Почему же тогда теперь ведьм больше нет? И почему раньше всё происходило так естественно и буднично, как вы сами только что описали? Впрочем, мои вопросы, господин граф, вовсе не означают, что я верю, будто вы всерьез придерживаетесь такого мнения.
Клотар ответил: