Группа

Какое-то время Фадей прилежно пел, отдаваясь процессу перевоплощения в муху со всем возможным усердием, на какое только был способен. Бросать взгляды вокруг себя или что-либо думать он больше не рисковал. А когда все-таки рискнул – то снова чуть не «заглох» от изумления. Да нет, какое там изумление, это вовсе не то слово, которое сюда подходит! Гораздо правильнее было бы сказать – от величайшего потрясения в своей жизни. От потрясения всем и сразу: нахлынувшим острым осознанием происходящего, пронзительным чувством себя, которое в наивысшей точке оказалось ничем иным, как яростно-чистым, беспримесным чувством нулевой гравитации; страхом и радостью, ужасом и любовью, ликованием и смятением… Все, что происходило с ним раньше по ту и по эту сторону сна, было просто бледной изнанкой этой вот единственно подлинной, восхитительно яркой, лицевой стороны жизни.

Он висел в воздухе, словно какой-нибудь эльф из сказки, и ошарашенно оглядывался вокруг. Первый испуг прошел почти мгновенно – в ту же секунду, когда Фадей понял, что не упадет и что «моторчик» в его груди – работает, и его уже не сбить посторонней мыслью или эмоцией.

Внизу, метрах в пятидесяти под ним, раскинулась холмистая желто-коричневая равнина, сплошь покрытая жухлой, сбитой колтунами травой поздней осени. Кое-где виднелись низкие ощетиненные кусты с трепетавшими на ветру тряпочками листочков. Среди этих неприглядных темных листочков, безжизненных и неряшливых, изредка промелькивали огненно-алые – словно под пеплом доходили, переливаясь остаточными сполохами, последние жаркие угольки. Что-то было во всем этом такое, от чего перехватывало дыхание. Когда Фадей вспоминал это позже – совсем потом, из другого мира, – ему становилось больно при мысли, что этих кустов с листочками он никогда больше не увидит… И этих нарядно-сумрачных вечерних небес, украшенных фигурками изумленных эльфов. И этой приземистой деревянной вышки на фоне зеленоватой закатной полосы. Да, теперь вышка казалась ему приземистой, почти игрушечной; чем-то вроде детской горки-лазалки на дворовой площадке…

Мальчики парили в воздухе тут и там, кто-то повыше, кто-то совсем у земли. Почти вся их группа. Но несколько человек еще оставалось стоять на вышке – трое или четверо, не считая Учителя. Какое-то время Фадей наблюдал, как Учитель с видимым усилием «тянет» из них жужжание, выставив перед собой обе пятерни с напряженно растопыренными пальцами, словно какой-нибудь заправский дирижер хора. Судя по всему, этим мальчикам «нота полета» так и не далась. Фадей вдруг почувствовал невероятную гордость за себя.

Он захотел подняться чуть выше – и это у него получилось.

Попробовал сместиться вправо – снова удалось.

Левее и чуть назад – да без проблем! легко!

Так он маневрировал, осторожно и без резких движений, но со все возрастающей уверенностью осваивая свою новую сверхспособность, и от каждого перемещения в пространстве сердце екало, и захватывало дух, и голова чуть-чуть кружилась – а может, это слегка покручивался-накренялся перед глазами небесный купол с проступившими вдруг, поверх облаков и всяких законов оптики, стежка́ми созвездий.

«А ведь это, должно быть, сон!» – догадался Фадей.

С этого момента держать себя в воздухе ему не то чтобы стало трудно, но куда-то пропала легкость. Пришлось снова сосредоточиться на работе внутреннего «движка». Там, внутри, все по-прежнему исправно работало, вращалось и сообщалось, но Фадей вдруг почувствовал, что начинает снижаться. Помимо воли.

«Нет! Нет! Нет!» – в отчаянье думал он. И пытался задействовать какие-то мышцы, которые – во сне – располагались в его теле на уровне пресса, грудной клетки, ключиц и даже лопаток… На какой-то миг это давало результаты – падение удавалось приостановить, тело совершало судорожные рывки вверх, но очень быстро начинало тяжелеть и опускаться к земле. Стиснув зубы, Фадей снова и снова тащил, толкал, выдавливал себя вверх.

Все было бесполезно. Он терпел медленное, но верное крушение.

Тогда Фадей перестал сопротивляться этому неприятному, конечно, но все же не фатальному процессу, и вскоре его босые ступни коснулись травы, похожей на спутанные ведьминские лохмы. Фадей покачнулся – и обрел равновесие.

Встать вот так на ноги после полета было немного странно – все равно что ступить на твердую поверхность после длительного пребывания в воде. Фадей потоптался на месте, привыкая. Было ужасно грустно. Чувство огромной, непоправимой потери медленно заполняло ту область в Фадеевом существе, где раньше звенело и ликовало чувство полета. Теперь это была не область, а полость. Лакуна, пустота.

«Нет, нет, нет, пожалуйста, нет! – продолжал мысленно заклинать Фадей. – Учитель! Где же ты?! Помоги!..»

Но Учителя нигде не было. А висящие в небесах фигурки казались теперь страшно далекими, недосягаемыми. Вряд ли и существующими на самом деле… особенно если учесть, что все это сон… сон…

Фадей, тихо застонав, опустился в траву на колени, прижал обе ладони к груди. Там, в груди, что-то постепенно замедлялось и остывало.