Группа

«Нет. Нет, – подумал вдруг Фадей то же слово, но как-то по-другому, без прежней безысходности и сердечной боли. – Нет-нет. Погодите… Если я летал, то полечу снова. Я знаю, как это делается. Все опять получится, я взлечу! Просто штука в том, чтобы не думать, что это сон. Когда летаешь – нельзя об этом думать, ни в коем случае! Такой вот простой секретик. Теперь я его знаю, и я снова буду летать!»

Перед тем как проснуться, Фадей еще раз попробовал запустить механизм левитации и подняться в воздух, без всякой вышки – прямо с травы. Спокойно, без нервов, с твердой и непоколебимой уверенностью, что все у него получится. И действительно – внутри, за костями ребер, что-то ожило, словно возникла из ниоткуда гроздь щекотных воздушных пузырьков, а потом эти мельчайшие пузырьки начали разрастаться и превращаться во что-то вроде колесиков, вращательных лапок, втулок и локотков… Маленькая полетная фабрика, анатомический феномен, доселе неизвестный науке, но доступный каждому, буквальному каждому – желающему летать…

«М-м-м-м!..» – не размыкая губ, загудел Фадей мушиную мантру. Чуть подался вперед, качнувшись с пяток на пальцы ног. Развернул руки ладонями вверх и несильно развел их в стороны. В груди начало покалывать, припекать.

Его подошвы оторвались от земли, Фадей поднялся в воздух – и в эту же секунду проснулся.

11. История потока (II)

Этот сон приснился ему единожды и больше не повторялся, но впечатление от него осталось такое яркое, что и сейчас, в свои двадцать семь, Фадей помнил его во всех мельчайших подробностях. Каждый раз, когда кто-нибудь говорил о Потоке, Фадею в голову приходили образы из этого сна – косматая равнина, купол неба с закатной кромкой, висящие между небом и землей человеческие фигурки… Фадей вспоминал, как лежал, проснувшись, с гремучей смесью ощущений, переполненный и опустошенный одновременно, ода́ренный и обкраденный. Вспоминал, как бросился вдруг к зеркалу, задрал пижаму… как безумная надежда, что получится «завестись», целый долгий сладостный миг казалась не такой уж безумной и нелепой. А потом все встало на свои места. Узкая комната-пенал с интерактивным окном, меняющим виды. Заваленный учебниками и гаджетами стол. На мониторе ноутбука – недописанный реферат по кибер-инсектологии. Musca domestica, муха обыкновенная.

В свое время он даже не очень и удивился, когда выяснилось, что именно это и нужно было сделать: найти зеркало и синхронизироваться с собственным отражением. Только и всего. И ты в Потоке. Зеркало – или любую другую отражающую поверхность, каких в кибертуалити великое множество. Но лучше зеркало: другие поверхности искажали, привносили свои шумы, и в итоге ты перекачивался в Поток долго и мучительно, неделями, месяцами усыхая в какой-нибудь дешевенькой биокапсуле хосписа или в дорогущем восстановительном модуле элитных клиник. Это было абсолютно неважно – где. Будучи уже отключенным от портала, ты продолжал уходить.

Зеркало же забирало мгновенно и без таких ужасных телесных метаморфоз.

Если бы Таис действительно намеревалась уйти, она бы использовала зеркало. Но она рассчитывала вернуться… То, что ею двигало в этот момент, было не одержимостью самоубийцы, а безрассудством ученого. Это-то и мучило Фадея больше всего.

Лужа на тротуаре. Просто лужа на тротуаре в «Увидеть Париж». Наверняка в ней отражалась еще и Эйфелева башня или огни шаттла обозрения с Елисейских Полей, или еще что-нибудь этакое, парижское. Таис не стала уточнять. «Это была обычная лужа, Фад», – сказала она, пожав плечами. В первые минуты втекания, на первой стадии, аутоморфы еще не знают, что начали уходить. И вообще выглядят как обычные люди, разве что немного рассеянные, проживающие что-то внутри себя. Постепенно это сменяется полной апатией и безразличием.

Словно почувствовав, что Фадей думает не о ней, Лисса нахмурилась. Но потом что-то ее успокоило, и, поерзав щекой по подушке, она улыбнулась и продолжила сладко спать.

Интересно, все бывшие аутоморфы обладают такой невероятной чуткостью к происходящему вокруг них? «Но бывших аутоморфоров не бывает, – напомнил себе Фадей. – Лисса – единственное исключение. Шедевр доктора Голева и его команды».

Тело, которым теперь обладала Лисса, меньше всего походило на результат тщательной реставрации после глубинных, близких к необратимым, тканевых разрушений. Оно выглядело так, словно никогда не знало ничего подобного, ни разрушений, ни последующих вмешательств, и всегда было вот таким – дышащим юностью, свежестью и здоровьем. С трогательно тонкими, но все же по-девичьи округлыми руками, с удлиненными бедрами, в которых женственность и стройность сочетались самым что ни на есть гармоничным образом. С небольшой, как бы только-только созревшей грудью, при взгляде на которую вспоминалось старинное бархатистое слово «перси».

Единственное, что осталось в Лиссе плоским, это живот.