Групповой портрет с дамой

Еще не выясненным, если не сказать – темным, оставалось для авт. пока только психофизическое, географическое и политическое положение в конце войны старика Грундча. Визит к нему было легко организовать: стоило авт. позвонить по телефону и договориться, и вот уже Грундч после закрытия кладбища стоит у ржавых железных ворот, которые открываются лишь по случаю вывоза с кладбища сломанных венков и цветов, непригодных для компоста из-за своей пластмассовой сущности. Как всегда гостеприимный и обрадованный визитом, Грундч взял авт. за руку, дабы уберечь его от опасности упасть «в особо скользких местах». За истекший период бытовые условия Грундча значительно улучшились. Не так давно ему вручили ключи от новой общественной уборной и от душевых кабинок для рабочих кладбища, он приобрел транзисторный приемник и телевизор и уже предвкушал доходы от предстоящей на Красную горку массовой распродажи гортензий (встреча с Грундчем происходила под Пасху. – Авт.). В этот прохладный мартовский вечер невозможно было рассиживать на скамейках, зато можно было спокойно пройтись по кладбищу, на сей раз и по главной аллее, которую Грундч называл «главной улицей». «Это наш самый роскошный квартал, – сказал он, хихикнув, – наши самые дорогие участки. И если вы не совсем верите тому, что вам рассказал Вальтерхен, то я вам покажу несколько вещественных доказательств, подтверждающих его слова. Наш Вальтерхен никогда не врет, – так же, как он никогда не был извергом». (Хихиканье.) Грундч показал авт. остатки той электропроводки, которую они с Пельцером устроили в феврале 1945 года: это были куски дешевого провода с темной изоляцией, тянувшегося от пельцеровского садоводства до обвитого плющом дуба, от дуба к кусту бузины (на котором еще сохранились ржавые скобы) и от бузины через живую изгородь из кустов бирючины к фамильному склепу фон дер Цекке. На стенах этой солидной усыпальницы также еще сохранились отрезки дешевого провода с темной изоляцией и ржавые скобы, и вот авт. уже стоит (что скрывать – не без душевного трепета) перед массивной бронзовой дверью – той самой, которая некогда вела в «советский рай», а ныне, в этот промозглый вечер ранней весны, была, к сожалению, закрыта. «Тут, значит, был вход, – сказал Грундч, – а уже внутри проходили сперва к Герригерам, а потом уже к Бошанам». Могилы фон дер Цекке и Герригеров оказались на редкость ухоженными: горшки с анютиными глазками и розами, кругом мох. Грундч пояснил: «Да, оба эти семейства – наши постоянные клиенты; в свое время Вальтерхен передал их на мое попечение. Проходы между склепами после войны он велел замуровать и заштукатурить, правда, сделано это было старым Груйтеном, а потому довольно халтурно; но трещины, которые вскоре появились, и осыпающуюся штукатурку Вальтерхен свалил на бомбежки, причем даже, наверное, не очень соврал: второго марта, говорят, на кладбище все было перевернуто вверх дном. Вон там все еще стоит каменный ангел с осколком в голове – будто кто рубанул его секирой и кончик обломился и застрял (несмотря на сгущающиеся сумерки, авт. разглядел этого ангела и может подтвердить сказанное Грундчем). Ну, какая-то часть всех этих аляповатых украшений в стиле назарейцев и у Герригеров, и у Цекке порушилась, как видите. Герригеры потом реставрировали свой склеп, фон дер Цекке даже модернизировали, а вот Бошаны – вернее, Бошан – совсем забросил свою семейную могилу. Мальчишка, – впрочем, ему сейчас, наверное, лет шестьдесят пять, но я его запомнил таким, каким он был в начале двадцатых годов: видел его здесь в матросском костюмчике, как он плакал и молился на могиле; он уже тогда был немного «с приветом» – матросский костюмчик был ему уже не по возрасту, но он ни за что не хотел с ним расстаться. Наверное, и по сей день носит свой матросский костюмчик – там, в психбольнице под Мераном. Время от времени его адвокат присылает немного денег, чтобы хоть как-то почистить могилу от сорняков, – этот адвокат настаивает на праве своего клиента, безумного старика в матросском костюмчике, быть похороненным здесь; старик этот все еще получает доходы от фабрики папиросной бумаги, доставшейся ему по наследству. Если бы не адвокат, городские власти наверняка давно бы снесли это сооружение. Ведь из-за каждого места на кладбище дело доходит до суда (хихиканье. – Авт.); как будто нельзя с тем же успехом похоронить этого старикашку там, в Тироле. А вот и часовня Бошанов; дверь прогнила насквозь, так что, если хотите, можете заглянуть внутрь и посмотреть, не оставили ли Лени с Борисом немного вереска на память о себе».