Групповой портрет с дамой

И авт. на самом деле вошел в полуразрушенную часовенку и тщательно рассмотрел потрескавшиеся фрески в стиле назарейцев, которыми были расписаны прекрасные в архитектурном отношении полуниши. Внутри было грязно, сыро и холодно, и авт., чтобы оглядеть алтарь, с которого были украдены все украшения из цветных металлов, пришлось много раз чиркать спичками (еще не ясно, вправе ли он рассматривать эти спички как непредвиденные расходы, поскольку авт., заядлый курильщик, и без того расходует большое количество спичек, так что высокооплачиваемым государственным и частным экспертам придется еще решить, можно ли включить эти лишние тринадцать-шестнадцать спичек в не облагаемые налогом профессиональные издержки авт.). За алтарем авт. обнаружил странную розовато-сиреневую глянцевитую труху явно растительного происхождения – скорее всего рассыпавшийся в прах вереск. А происхождение предмета дамского туалета, который женщины обычно носят под платьем или пуловером на верхней части туловища, объяснил смущенному авт. Грундч, который поджидал авт. снаружи, с наслаждением посасывая трубку. «Что ж тут такого, – наверное, оставила какая-нибудь парочка – из тех, что забредают изредка на кладбище: нет у них ни кола ни двора, денег на гостиницу тоже нет, а покойников они не боятся». Прогулка по кладбищу получилась приятной и долгой, а прохладная погода так и располагала к тому, чтобы завершить вечер вишневой наливкой в домике Грундча. «Что тут говорить, – начал свой рассказ Грундч, – конечно, у меня нервы сдали, когда я услышал, что у меня на родине идут тяжелые бои; вот я и решил дернуть туда, чтобы хоть мать повидать, а то и помочь. Ей было тогда под восемьдесят, а я ее за двадцать лет ни разу не навестил; и если она всю жизнь смотрела в рот попам, то не ее в том вина, а вина известных порядков (хихиканье). Безумная была затея, но я все же дернул на родину, да здорово опоздал: понадеялся на свое знание местности. В детстве я пас коров и по лесным тропинкам да опушкам доходил иногда аж до белых и красных песчаных наносов. Но эти кретины сцапали меня сразу за Дюреном, сунули мне в руки ружье и нарукавную повязку и послали в лес с выводком сопляков – так сказать, на разведку, смешно. Что ж, дело знакомое, нанюхался этого дерьма еще в Первую мировую. Взял ребятишек и пошел; но мое знание местности не пригодилось – не было ее, этой местности: одни воронки, пни да мины. И если бы американцы не сцапали нас вскорости, от нас бы только мокрое место осталось, – те-то знали, какие дороги не заминированы. По крайности, хоть мои мальчишки уцелели, да и я тоже, хотя, по правде сказать, отпустили меня не сразу, пришлось-таки четыре месяца посидеть у них в лагере – голодал и холодал, валялся в палатке и зарастал грязью; да, хорошего было мало, но зато ревматизм как рукой сняло. А матери я так и не повидал – ее пристрелил какой-то скот немец за то, что белый флаг вывесила. Деревушка некоторое время переходила из рук в руки – то американцы, то germans[12], а покидать насиженное гнездо старуха не захотела. И вот эти germans прошили мою восьмидесятилетнюю родительницу очередью из автомата – небось те самые сукины дети, которым теперь ставят памятники. А попы и по сей день пикнуть не смеют против этих дерьмовых памятников. Да что там говорить, к июню, когда американцы наконец отпустили меня на все четыре стороны, я совсем уже дошел до ручки. А освобождали тогда одних крестьян. И втереться в их компанию тоже оказалось нелегким делом, хотя мое ремесло фактически и связано с землей. Дело в том, что эту новость – насчет крестьян – сидевшие в лагере кольпинговцы (есть такая христианская организация) держали от всех в секрете и сообщали ее только своим.

Ну, я сделал ставку на этого Кольпинга, изобразил истово верующего, пробормотал две-три молитвы и таким манером уже в июне вышел на свободу. Дома меня ожидал приятный сюрприз: Хёльтхоне все эти месяцы пользовалась моими теплицами и передала мне мое имущество в наилучшем виде – везде порядок лучше некуда, – и аренду выплатила честь честью. Этого я ей никогда не забуду и по сей день продаю ей цветы по себестоимости. А у меня Вальтер не стал просить справку о непричастности – чуял, что я бы заставил его попотеть от страха и пару месяцев посидеть за решеткой, – ведь этот пройдоха за все трудные времена не получил ни единой царапины. Пускай бы немного побарахтался, так сказать, в лечебных целях: ему бы не повредило. Однако и он встретил меня по-хорошему, расширил мой участок земли и дал мне немного взаймы, чтобы я мог наконец открыть собственное дело. Часть постоянных клиентов он тоже передал мне и щедро поделился семенами. Но полгодика посидеть в каком-нибудь заведении вроде лагеря пошло бы ему только на пользу».