Групповой портрет с дамой

В то время как «финансовый комитет» еще не обрел полной ясности, «комитет связи с общественностью» выяснил, что Лени начнут принудительно выселять уже в половине восьмого утра, что в этот час учреждения, которые могли бы приостановить означенные действия, только-только открываются и что – Ширтенштайн успел провести по этому вопросу безрезультатные телефонные переговоры с множеством адвокатов и даже прокуроров – ночью приостановить выселение не представляется возможным. Так возникла почти неразрешимая проблема: как выиграть время? Как отложить принудительное выселение Лени и ее жильцов хотя бы до половины десятого? Пельцер временно предоставил «комитету по связи с общественностью» свои знакомства и связи; он созвонился с несколькими экспедиторами и судебными исполнителями, своими приятелями по карнавальному ферейну «Вечно молодые гуляки»; а поскольку Пельцер, как выяснилось, еще и пел в мужском хоре, где «юристов и прочих крючкотворов пруд пруди», и с кем-то из них переговорил, – то все эти разговоры только еще раз подтвердили, что перенести выселение на другой час законным путем невозможно. Вновь засев за телефон, Пельцер предложил некоему человеку, которого он называл Юпп, устроить автомобильную аварию, а уж он, Пельцер, «за деньгами не постоит». Однако Юпп – по всей вероятности, это и был тот чиновник, который осуществлял выселение жильцов, – не клюнул на предложение Пельцера, и тот прокомментировал его позицию следующим образом: «Все еще не доверяет мне, не верит, что мною движет просто любовь к ближнему». Слова «автомобильная авария» навели Богакова на совершенно гениальную мысль: ведь Лев Борисович работал водителем мусоровоза, такие же машины водят турок Кайя Тунч и португалец Пинто. Так неужели у водителей мусоровозов нет чувства солидарности с их товарищем, сидящим за решеткой, и с матерью их товарища? Ни Пинто, ни Тунча – уж очень оба казались деревенщиной – не ввели ни в «финансовый комитет», ни в «комитет по связи с общественностью», сочтя их непригодными для таких дел; Пинто чистил на кухне картошку в мундире, а Тунч следил за самоваром и разливал чай. Но тут они оба в один голос заявили, что на одной солидарности далеко не уедешь. «Зачем говорить о солидарности? – с обидой и горечью воскликнули Тунч и Пинто. – Какая уж тут солидарность, когда на глазах у всех выбрасывают на улицу десять человек, в том числе троих детей!» (В действительности Пинто и Тунч выразили свою мысль несколько иначе: «Слова, слова, одни слова от обыватель».) В ответ Богаков отрицательно качнул головой и с явным трудом, преодолевая боль, поднял руку, а восстановив тишину, рассказал, что в свое время, еще школьником, видел, как в Минске не дали реакционерам вывезти из города арестованных. За полчаса до отправки забили в набат, якобы где-то пожар, ну, конечно, за рулем пожарных машин сидели надежные товарищи, об этом заранее позаботились. Все машины одновременно съехались к зданию школы, в которой держали арестованных, и перегородили собою всю улицу, так что и по тротуару нельзя было пройти; в общем, устроили искусственную пробку; таким манером выиграли время, чтобы вывести арестантов через черный ход, – там сидели одни солдаты и офицеры по обвинению в дезертирстве и вооруженном бунте, короче говоря – смертники. Поскольку ни Пинто с Тунчем, ни Ширтенштайн, ни подошедший к ним Шольсдорф не могли сообразить, к чему Богаков клонит, он выразился яснее. «Мусоровозы, – сказал он, – довольно громоздкие штуковины, для уличного движения так и так не больно-то сносные. Из-за них то и дело пробки; стоит двум таким махинам, а еще лучше – трем, столкнуться на перекрестке, и весь район будет перекрыт, по крайней мере, часов на пять, так что этот Юпп на своем грузовике не сможет подъехать к дому Лени ближе чем на пятьсот метров. Причем ему придется для этого еще и въехать в улицы с односторонним движением. Так вот, если я что-нибудь понимаю в немцах, Юпп заявится к нам, только когда дело будет сделано, то есть когда получим у властей отсрочку. На тот случай, если Юпп запасется разрешением на въезд в улицы с односторонним движением по причине срочности задания, надо, чтобы на другом конце улицы столкнулись еще два мусоровоза». На это Ширтенштайн заметил, что как раз водителям-иностранцам подобные номера даром не пройдут и надо подумать, не лучше ли привлечь к этому делу немцев. С таким заданием и послали Салазара, снабдив его деньгами на дорогу, в то время как Богаков, которому Шольсдорф дал бумагу и карандаш, стал чертить план города, на котором с помощью Хельцена отметил все улицы с односторонним движением. Вскоре присутствующие пришли к выводу, что столкновения даже двух мусоровозов будет вполне достаточно, чтобы возник чудовищный хаос, в котором грузовик Юппа безнадежно застрянет в километре от дома Лени. Поскольку Хельцен был немного знаком со статистикой уличного движения, а кроме того, как служащий отдела дорожного строительства, точно знал габариты и тоннаж мусоровозов, то, набрасывая вместе с Богаковым стратегический план операции, он пришел к выводу, что, «пожалуй, хватит и одного мусоровоза, если он наедет вот на этот фонарный столб или на то дерево. Хотя все же лучше, если в него врежется еще один. «Вмешается полиция, то да се, в общем, уйдет часа четыре или все пять, не меньше». После этих слов Ширтенштайн обнял Богакова и спросил, нет ли у того какого-нибудь желания, которое он, Ширтенштайн, мог бы выполнить, на что Богаков ответил, что его самое заветное, можно даже сказать, последнее желание, поскольку он чувствует себя совсем плохо, это – услышать еще раз «Лили Марлен». Богаков не знал ранее Ширтенштайна, так что в просьбе его можно усмотреть не злой умысел, а, скорее всего, чисто русскую наивность. Ширтенштайн побледнел, но поступил как джентльмен: немедленно сел за рояль и сыграл «Лили Марлен» – наверное, впервые за последние пятнадцать лет, и сыграл как полагается. Песенка растрогала не только Богакова, который даже прослезился, но и турка Тунча, а также Грундча и Пельцера. Лотта и госпожа Хёльтхоне заткнули уши, а Мария ван Доорн, усмехаясь, появилась в дверях кухни.