Групповой портрет с дамой

Затем Тунч опять заговорил о деле, заявив, что симуляцию наезда он берет на себя; за восемь лет у него не было ни одной аварии – к радости руководителей городского автохозяйства, – поэтому он может позволить себе устроить небольшое уличное происшествие. Правда, придется либо изменить свой маршрут, либо с кем-нибудь поменяться. Для этого надо только кое с кем переговорить, а это хоть и трудно, но выполнимо.

К этому времени и «финансовый комитет» достиг полной ясности. «Однако, – сказала госпожа Хёльтхоне, – обольщаться нам нечем, ибо ясность эта внушает ужас. Хойзеры все взяли в свои руки, скупили долговые расписки Лени, выданные другим лицам, даже ее счета за газ и воду. В общей сложности – не пугайтесь! – речь идет о сумме в шесть тысяч семьдесят восемь марок тридцать пфеннигов». Впрочем, эта сумма почти полностью совпадает с заработком Льва, выпавшим из бюджета Лени из-за его ареста; следовательно, Лени вполне в состоянии сводить концы с концами, а значит, ей нужна не безвозвратная ссуда, а просто определенная сумма денег в долг. Госпожа Хёльтхоне вынула чековую книжку, положила на стол, выписала чек и сказала: «На первый случай я даю тысячу двести. Больше сейчас не могу. Я соблазнилась и закупила чересчур большую партию итальянских роз. Вы, Пельцер, знаете, как это бывает». Прежде чем вытащить свою чековую книжку, Пельцер не удержался от морализаторского комментария: «Продай она дом мне, не было бы этих передряг. Но все равно я дам полторы тысячи. – И, бросив взгляд в сторону Лотты, добавил: – Надеюсь, меня не будут больше третировать как парию и в тех случаях, когда не будут позарез нуждаться в деньгах». Лотта, пропустив мимо ушей намек Пельцера, призналась, что она на мели; Ширтенштайн заверил, что при всем желании не может выложить больше ста марок, что прозвучало вполне убедительно; Хельцен отсчитал триста, и Шольсдорф – пятьсот наличными, причем Хельцен объявил, что готов помочь погашению задолженности, внося в будущем более высокую плату за квартиру, а Шольсдорф, залившись краской до корней волос, сказал, что просто обязан взять на себя остаток долга, поскольку он в какой-то степени виновен в тяжких финансовых обстоятельствах госпожи Пфайфер, – во всяком случае, виновен изначально. Но за ним водится один грех, из-за которого он постоянно сидит без гроша: он коллекционирует редкие русские издания, в особенности рукописи, и как раз на днях раздобыл несколько очень дорогих его сердцу писем Толстого; однако он готов завтра утром начать переговоры с властями и провести их в ускоренном темпе; он уверен, что при его связях ему удастся добиться отсрочки, в особенности если он, как только откроется касса, возьмет аванс в счет своего жалованья и с этой суммой наличными отправится в соответствующие отделы. Вообще-то будет достаточно утром внести лишь половину долга, остальное он пообещает возместить к середине дня. В конце концов, он и сам государственный служащий, и всем известна его обязательность; но, помимо всего прочего, он ведь после войны неоднократно предлагал отцу Лени частным порядком возместить причиненный тому ущерб, но господин Груйтен всякий раз отказывался; так что теперь ему, Шольсдорфу, представилась возможность искупить свои филологические пристрастия, политическую значимость которых он осознал слишком поздно. Нужно было видеть Шольсдорфа в эти минуты: настоящий ученый муж, чем-то даже похожий на Шопенгауэра; в голосе его явственно слышались Сл. «Единственное, что мне нужно, дамы и господа, это минимум два часа времени. Я не одобряю затею с мусоровозами, но признаю ее необходимость как акта самообороны и, вопреки данной мною присяге, буду молчать. Заверяю вас, что у меня есть друзья и влияние, что за три десятка лет безупречной службы, противоречащей моим склонностям, но не способностям, я приобрел высокопоставленных друзей, которые ускорят отмену принудительного выселения. Я прошу лишь одного: дайте мне время».

Богаков, за это время вместе с Тунчем изучивший план города, объявил, что единственная возможность выиграть время – это заставить весь транспорт ехать кружным путем, то есть подстроить аварию, в крайнем случае – затор, в одном из тихих переулков. Словом, Шольсдорфу было обещано необходимое время. Ширтенштайн тоже хотел что-то сказать, но только прошипел: «Тс-с-с! Тс-с-с!» – Лени запела опять.

Плодоносная краса,
Зреют гроздья винограда,
Веет над прудом прохлада,
И звенит в полях коса.

Почти благоговейную тишину, воцарившуюся в комнате, нарушил лишь ехидный смешок Лотты, а Пельцер по поводу услышанного заметил: «Значит, это правда – она и впрямь от него понесла». Эти слова показывают, что даже высокая поэзия может содержать доходчивую информацию.

Прежде чем покинуть общество, пребывавшее в приподнятом настроении, авт. впервые нарушил свой нейтралитет, в свою очередь внеся скромную лепту в фонд спасения Лени.