Грушевая поляна

Дети сели за стол, немытые, но с чистыми руками, и принялись есть. Стол для гостей накрыли на лоджии, где работал телевизор: передавали новогодний концерт. Артисты грузинской эстрады пели о любви, преданности, родине и ее славном прошлом. Леле запомнились два окна лоджии с желтыми занавесками. За окном ветер трепал голые ветви тополя. Было морозно, однако слабые лучи солнца все-таки пробивались сквозь стекла. Между окнами висел календарь, на обложке которого красовался заснеженный дремучий лес. Кудрявая приветливая хозяйка изредка задавала детям вопросы: как и где они встречали Новый год, заглядывал ли в интернат меквле[8] и так далее. Так и выяснилось, что меквле для хозяев дома стала Яна. Принялись шутить над столь почетной Яниной ролью. Яна сидела поджав губы: она столько съела, что уже с трудом дышала. Короткостриженые дочки хозяйки спросили детей из интерната, была ли у них елка. Сами хозяева установили новогоднюю елочку в углу лоджии, рядом с телевизором. Младшая девочка вскочила – а ну-ка, что я вам покажу! – и нажала на кнопку какого-то механизма под елкой. Невысокое деревце из зеленой пластмассы медленно закружилось. Дети захлопали в ладоши. Девочки разложили под елкой комочки ваты, изображавшие снег. На зеленых лапах пластмассовой елочки тоже лежала вата. Дети смотрели на елку как завороженные, разглядывали висевшие на ней игрушки, в которых отражались их обомлевшие лица, стекло искривляло их, увеличивало носы. Лела тоже всматривалась в свое отражение в круглом стеклянном шаре, который, когда елка крутилась, скрывался из виду, и тогда она искала свое отражение в других игрушках.

Угощение, которое дети не осилили, хозяйка сложила в ту же корзину и отдала им с собой.

Вот такой была Яна – отправлялась рыться в мусоре, а возвращалась с щедрыми дарами. И даже дважды!

Через какое-то время Яна заболела. Никто толком не знал, что с ней такое. Однажды приехала скорая и увезла Яну – бледную, в лице ни кровинки. Она уже ничего не ела и говорила с трудом. Потом прошел слух, что Яна живет у дяди и в интернат не вернется.

Теперь Яне должно быть восемнадцать, как Леле. Интересно, распечатали ли после стольких лет ее квартиру на Марджанишвили, поселилась ли там Яна как законная хозяйка? Жива ли она вообще, и если да, то где она, что с ней? Все так же застегивает рубаху доверху и разговаривает поджав губы?

«Старики», которых помнила Лела, постепенно разбрелись из интерната. Времена изменились, раньше вроде было больше строптивых детей, больше драк, побегов и возвращений. Теперь, казалось, все успокоились, новичков в интернате нет, а из окончивших школу осталась одна Лела.

Теперь Лела в школе самая сильная. Ее никто не обижает, никто не может побороть. Когда Лела была маленькой и пряталась за спинами старших, она и представить себе не могла, что придет время, и она никого не будет бояться. Из-за этого все как будто потеряло и вкус, и цвет, время теперь текло вяло и лениво.

С исчезновением некоторых интернатовцев закончилась пора жестоких игр, в которых Лела не участвовала и которые приводили ее в содрогание. Они случались и при Кирилле, и при Ире, и при Марселе. Лела видела их своими глазами: старшие парни ловили новенькую или придурковатую девчонку и возле грушевой поляны подкладывали под какого-нибудь возбужденного молодчика, который накидывался на нее и насиловал. Другие мальчики и девочки держали жертву за руки и ноги, пока насильник не заканчивал свое дело. У Лелы учащенно билось сердце от плача несчастной, а когда та кричала, дети зажимали ей рот. Лелу приводил в ужас вид раскоряченных ног, расцарапанного лица и пятен крови. Когда насильник поднимался, дети отпускали лежащую на земле девочку и убегали играть – куда-нибудь, хоть даже на стадион. Несчастная жертва вставала, поправляла одежду, вытирала слезы, поначалу всех сторонилась, но мало-помалу снова продолжала общаться со своими обидчиками. Жертвами этих игр в основном становились те из воспитанниц, кто одевался и причесывался как девочка, а не как мальчишка.

После распада Советского Союза интернат потихоньку менялся и ветшал, начиная с водопроводных кранов и заканчивая обрушившимся балконом. Постепенно пропадал из школы инвентарь. Зато появилась гуманитарная помощь и одежда секонд-хенд, чего раньше не бывало. Впрочем, гуманитарная помощь и ношеная одежда до детей доходили редко. На этом грела руки или Цицо, или кто-то другой, кто распределял пожертвования по интернатам. Учителя разбежались. Из бывших остались Цицо, Дали, Вано, Авто и Гульнара, остальные приходили, проводили пару уроков, понимали, что работать здесь не стоит, и уходили. Новых детей теперь тоже привозили нечасто. Казалось, родители внезапно преобразились, стали благороднее и передумали расставаться с детьми – а может, просто сдавали их в интернаты получше. Ну или вдруг стали рождаться сплошь гении.