Грустное лицо комедии, или Наконец подведенные итоги

Однокурсники — среди них Станислав Ростоцкий и Зоя Фомина, Вениамин Дорман и Лия Дербышева, Виллен Азаров и Василий Левин — называли его ласково Васька, Васенька, Васисуалий. Он был самым элегантным и самым остроумным из нас. Элегантность Васи была прирожденной. Все мы в 1944–45 годах ходили черт-те в чем, в залатанных штанах и заштопанных рубашках. Но Вася, как и остальные носивший обноски, все равно выделялся франтовством: напялит на себя немыслимый берет или завернется в какой-нибудь яркий шарф, и прямая ему дорога на подиум — показывать моды нищих. Хотя слова «подиум» мы тогда не знали. Васе была свойственна особенная пластика — отточенные, почти балетные жесты, грациозная походка, а его длиннющие ноги как бы заявляли о том, что принадлежат аристократу. Но куда все это девалось, когда он шел сдавать сессию! Элегантность испарялась, перед экзаменатором сидел затюканный, испуганный студент, косноязычно что-то мямливший. Это оставалось для нас загадкой. Мы готовились к каждым экзаменам, как правило, вместе — Зоя Фомина, Виля Азаров, Вася Катанян и я. Знали предмет одинаково, Вася иной раз лучше нас, но сдавали зачеты и экзамены по-разному. Мы трое получали почти всегда пятерки, а несчастный Вася не вылезал из троек. Он почему-то всегда, всю жизнь робел перед начальством, а педагог, принимавший экзамен, был для Васи, несомненно, начальником. Особенно Катанян пасовал перед марксистско-ленинской теорией. Надо сказать, что кафедры марксизма-ленинизма были во всех институтах в те годы на особом привилегированном положении: за ними стояла власть, Сталин, Министерство государственной безопасности, коммунистическая партия и тому подобные страшилки. Двойка по политической дисциплине тогда приравнивалась к неблагонадежности. Педагоги коммунистических кафедр были поголовно неистовыми начетчиками. Подозрительность составляла их главное качество. На одном из первых занятий по марксизму преподаватель Новиков, знакомясь со студентами, спросил меня:

— А вы не родственник известному меньшевику Рязанову?

Я перепугался. Известный педагогу меньшевик был мне совершенно неизвестен. Но отец мой сидел в лагере по пятьдесят восьмой статье, и это мной, признаюсь, скрывалось. Если бы я знал, что подлинная фамилия меньшевика была Гольдендах, я бы мог ответить, что он мне не то что не родственник — даже не однофамилец. Но тогда я этого не знал и трусливо промолчал. На первом же экзамене по марксизму Новиков на всякий случай вкатил мне двойку, и я потом несколько раз ходил пересдавать. Все эти так называемые ленинцы в отношениях со студентами вели себя как садисты.

Например, Вася сдает зачет по диамату Степаняну, который особенно славился своими изощренными издевательствами. Наш сокурсник Лятиф Сафаров после зачета у Степаняна вышел заикой. Лишь через три месяца заикание прошло.

Одну студентку на экзамене Степанян спросил:

— Ну хорошо, Минайченкова. А как звали Маркса?

Устрашенная студентка, отлично знавшая, что того звали Карл, не нашлась, что ответить.

А Васе садист Степанян задал такой вопрос:

— Что такое дальтонизм?

Затраханный педагогом Вася, погрязший в мало ему понятных терминах «эмпириокритицизм», «махизм» и прочих, только таращил глаза на экзаменатора.

Тот улыбнулся высокомерно:

— Как вам не стыдно, Катанян. Это же из области медицины.

И сладострастно провалил Васеньку. Но, честно говоря, Вася терялся на любых экзаменах, даже таких, как история театра или литературы…

Помню трагический случай, который произошел с моим другом и нашей однокурсницей Наташей Соболевой на экзамене по актерскому мастерству. Будущие режиссеры обязаны были уметь играть. Актерское мастерство у нас вел Владимир Вячеславович Белокуров, легендарный Чкалов из одноименного фильма Калатозова и несравненный Чичиков из мхатовских «Мертвых душ» Гоголя.

Вася и Наташа подготовили отрывок из булгаковских «Дней Турбиных» — знаменитую сцену Шервинского и Елены Тальберг. Они играли блестяще, пожалуй, талантливее всех на курсе. Но на экзамене, когда начался прогон приготовленных студентами отрывков, Вася с Наташей для храбрости выпили чекушку водки. Разумеется, без закуски. А их отрывок, как лучший, Белокуров поставил напоследок. Так что очередь до них дошла не скоро. За это время исполнителей развезло, и когда наконец они вышли на подмостки, вернее сказать, выползли, то с трудом и вяло пробубнили текст, доблестно провалив замечательную сцену, которую прекрасно играли на репетициях.