Грустное лицо комедии, или Наконец подведенные итоги

Вася не хотел переходить на «Мосфильм». Но он сумел найти свою, особую нишу в насквозь политизированном документальном кинематографе. Он добился, но не сразу и с большими трудностями, права делать биографические ленты о людях искусства. Ему повезло — в своем творчестве он ушел от высокопарной патриотической трескотни и погрузился в творческие миры Аркадия Райкина и Поля Робсона, Майи Плисецкой и Людмилы Зыкиной, Сергея Эйзенштейна и Всеволода Вишневского, Родиона Щедрина и Тамары Ханум. Конечно, ему не удалось совсем избежать идеологического «нужника», и, делая очередную заказную вампуку, он очень страдал и проклинал свою профессию…

Долгие годы из-за какого-то навета Вася был невыездным, его без объяснения причин не выпускали за границу. Я, будучи уже довольно популярным субъектом, добился аудиенции у начальника ОВИРа, и Васе наконец разрешили ездить за рубежи нашей страны, откуда он каждый раз дисциплинированно возвращался. Вообще, я не знаю другого такого законопослушного человека, как Вася. При этом он, конечно, ненавидел советский строй, но никогда не боролся с ним, он боялся. Страх сидел в нем, как почти в каждом из нас, но в Васе его, пожалуй, сконцентрировалось больше. Его политическую позицию я бы охарактеризовал так: тайный пассивный антисоветчик… Однако вернемся лучше к историям, которыми так богата жизнь моего товарища.

Хотелось бы поведать о Василии Катаняне как о защитнике Родины… Первое сентября 1944 года, наш первый учебный день во ВГИКе. Весь курс — а нас было тогда около 20 студентов — явился на первый день занятий по возможности нарядно одетым. Себя помню в первом в моей жизни костюме, справленном мне к началу учебы мамой и отчимом с большим материальным напрягом. 9 часов утра. Первый предмет «военное дело». Юношей отделили от девушек, и военрук повел парней на стадион, кажется «Буревестник», что находился сзади ВГИКа в нескольких минутах ходьбы. Моросил дождь. Военрук вывел нас на беговую дорожку стадиона и скомандовал: «Ложись!» Однако никто не лег. Тогда последовали отборные выражения, перемешанные с угрозами выгона из института. И мы все покорно плюхнулись в своих лучших одеяниях на грязную беговую дорожку.

— По-пластунски вперед — марш! — скомандовал военрук.

И мы поползли.

Я помню до сих пор имя и фамилию военрука: Павел Мацкин.

Так нас встретил ВГИК.

Почему-то это всем нам крайне не понравилось. Мы ожидали совсем другого.

К следующему занятию бывшие фронтовики и инвалиды войны принесли справки, что они освобождены от занятий по военному делу. Остальные парни раздобыли заверенные медицинские справки, согласно которым все они больны такими недугами, что их участие в военных упражнениях попросту немыслимо. Болезни у всех оказались чудовищными, страшно вспомнить. Только два студента не сумели раздобыть себе липовых документов — Вася Катанян и Элик Рязанов. Когда, придя на следующее занятие, Павел Мацкин увидел вместо двенадцати парней только двоих, он в сердцах воскликнул:

— С двумя студентами я вести занятия не намерен!

И покинул аудиторию.

Так случилось, что на нашем курсе предмет «военное дело» выпал из программы. В те годы студент покидал стены родного вуза, пройдя весь курс военных наук, а также армейские двухмесячные сборы, в чине лейтенанта запаса. Но так как мы с Васей не обучались военному ремеслу, то так и остались (цитирую свой военный билет): «Рядовой, годный, необученный. Солдат».

Однако военкомат не дремал и время от времени присылал повестки, мол, надо пройти двухмесячные сборы, чтобы стать лейтенантом. Мы с Васей после окончания ВГИКа работали на Центральной студии документальных фильмов и каждое лето разъезжались в экспедиции на три-четыре, а то и больше месяцев в разные районы Советского Союза. Во время нашего отсутствия приходили повестки о явке на сборы, но мы отсутствовали. Мы не отлынивали, не скрывались, не избегали этого жребия. Просто мы были молодыми, активными, и студия не позволяла нам сидеть в Москве. Я так ни разу и не встретился с повесткой, а у Васи такая встреча произошла. И мой друг отправился зарабатывать лейтенантство куда-то во Владимирскую область. Трудно представить себе человека более неподходящего для армии. Швейк со своим якобы идиотизмом попросту отдыхает рядом с Васей. Я хотел бы, чтобы читатель взглянул на фотографию бравого солдата Катаняна. Из солдатчины Вася мне писал:

«Спим в палатках по сто человек, тело к телу. Если один захотел перевернуться на другой бок, то остальные девяносто девять вынуждены сделать то же самое… Когда ты читаешь в газете в сводке погоды… заморозки на почве… то знай: это заморозки на мне»…

Лучшими днями своей боевой жизни Вася считал те две недели, когда его направили денщиком в семью какого-то старшего лейтенанта. Жена офицера, увидев перед собой нескладного долговязого «чучмека», на котором форма сидела, как на корове седло, спросила:

— А ты по-русски разумеешь?

Вообще у Васи была типичная внешность, как говорят сейчас, «лица кавказской национальности», хотя армянином он был только наполовину.