Груз небесный

Там все было не так, как раньше, и нужный дом я нашел только благодаря ориентирам, запавшим в память: трамвайной остановке и молочному магазину, что был виден с площадки остановки. С этой же площадки просматривался знакомый подъезд, двери которого нет-нет да открывались, выпуская спешащих на работу людей.

Было уже половина восьмого, и я подумал, что опоздал. Как вдруг дверь в очередной раз отворилась, и из нее вышли двое: худощавый мужчина и полная женщина в берете. Рассмотреть ее лицо с такого расстояния было невозможно, но я, по каким-то необъяснимым признакам, понял – она…

Сердце застучало так, что его удары стали отдаваться в мозгу…

Они шли к остановке, и я переместился на край площадки. Людей на остановке было немного, но я уже говорил – утренний маршрут у москвичей – ритуал, при совершении которого они не глазеют по сторонам, и на меня не обратили внимания.

Подошел трамвай-сцепка. Они сели в переднюю дверь вагона, я влез в заднюю, не теряя их из виду, но, четко помня принцип подпольщиков, почерпнутый когда-то в книгах: не смотреть в глаза.

Как я и предполагал, у метро они сошли. Поток людей здесь был более плотным, и я сократил дистанцию…

На кольце мне повезло: они расстались. Я еле успел выйти вслед за ней из вагона. Как связанные длинной веревкой, мы перешли на другую станцию, вошли в вагон другого поезда. В вагоне я умудрился стать рядом и наблюдать за ней.

Она здорово изменилась, можно сказать, стала другой: пополнела, в движениях появилась какая-то плавность. Прежними остались только губы, которые придавали лицу обиженное выражение и вызывали желание защитить ее от жизненных напастей и обидчиков.

И берет на ней был другой. Тот был белый, вязаный, этот – замшевый, коричневый. И сидел он не так лихо, как раньше, не на одном ухе, а чуть-чуть на боку, как и положено, видимо, носить его замужним женщинам… И почему я не подумал, что она может быть замужем?

По дембелю я позвонил ей, чтобы встретиться и проститься. Ее на месте не оказалось, я не стал разыскивать, уехал… О том, что я мог для нее значить, догадался гораздо позже, когда стал кое в чем разбираться. Тогда я вспомнил ее щебетание о смене обстановки в квартире, разговоры, как лучше вести хозяйство… Все это не было игрой во взрослую жизнь: это было предложением к совместной жизни. Но тогда я этого не понимал и расстался с ней легко, как обычно расставался с другими девчонками моего возраста и старше…

И вот я решил увидеть ее, случайно столкнуться с ней где-нибудь на улице. Но в восьмимиллионном городе случайности нужно организовывать, что я сейчас и делаю: иду за ней и выбираю момент для эффектной случайной встречи… Правда, есть небольшое «но» – она замужем. Об этом я раньше не подумал: все, кого мы оставляем, кажутся нам всю жизнь такими, какими они были в то время. Но время течет и для них.

Когда мы вышли из метро, было почти светло. Мы перешли улицу и двинулись вниз аллеей сквера: впереди она, сзади, метрах в тридцати, я. Чем дальше мы шли, тем больше я понимал, что случайного столкновения не получится. Надо просто догнать ее и окликнуть…

Миновали небольшой сквер, свернули в какой-то переулок и снова вышли на улицу, где было много транспорта и людей.

Филеры прошлого века не вели так свои объекты, как это делал я. Я даже походку изменил, но все время держал ее в поле зрения, однако ни разу не посмотрел прямо на нее, опасаясь, как бы она не почувствовала мой взгляд.

Пересекли еще одну улицу, и она ускорила шаг, подходя к стеклобетонной коробке какого-то учреждения. Ее еще можно было догнать, окликнуть, в крайнем случае. Но я не сделал ни того, ни другого. Через полминуты она скрылась за вертушкой с вахтером, а я прошел мимо коробки, где она работала, своей походкой: необходимости в маскировке уже не было.

Позавтракал я в чебуречной рядом с Большим Каменным мостом. После пошел на Красную площадь, снова посмотрел смену часовых, поболтался по улице Разина, поглазел на отреставрированные церквушки, мимо которых ходил я два года на посты сначала под командой разводящего, а затем разводящим. Но очарование вчерашнего дня возродить не удалось, и я поехал в свое пристанище и стал коротать время в кресле аэровокзала.

Диктор объявлял посадки на рейсы, регистрацию, кого-то предупреждал, кого-то искал, менялись вокруг меня соседи, все было в движении, и только я, как непричастный к этому движению, оставался на одном месте.

Пустота, которая образовалась у меня согласно определению Силина в «эфемерном понятии – души», требовала какого-нибудь наполнения, и я достал из портфеля рукопись сугробовского рассказа…

* * *

«И тут Глыбин все понял. Ему стало ясно, что за игру затеяли взрослые, чтобы не ранить душу ребенка, и почему беспокоилась мать, опасаясь, что кто-нибудь, не знающий правил этой игры, может неосторожно открыть глаза девочке.

А Вита между тем продолжала: «А я у папы опять солдат видела… много, они с ружьями были… Я мальчишкам во дворе говорила, а они не верят. Витька Савкин говорит, что солдаты в командировках не живут, солдаты в армии живут… много он знает…»