Груз небесный

– А зачем до восьмого? – спрашивает Гребешков. – Завтра и съедим.

– Чудило с Нижнего Тагила, – говорит Силин. Он уже все понял, – это бойцам.

– Возьмите сумку и деньги.

– Да деньги не потеряй, Кутузов, – продолжает заглаживать карточный грех Силин.

Гребешков уходит, а старшина спрашивает: «Откуда деньги?»

– Бригадиры собрали.

– Вот так прямо червонцем и пятеркой собрали?

– Вот так прямо.

– Ну, ну, – качает головой Силин, но в долю ко мне входить не торопится.

Время до обеда пролетело быстро. Во второй половине дня я дал команду бригадирам к шести вернуться в роту. Само собой разумеется, в пять на производстве уже никого не было, кроме пятой бригады. Она появилась в расположении ровно в шесть ноль-ноль, когда там вовсю шло приготовление к празднику. Личный состав переодевался, мылся, подшивался и стригся.

Во «второй рота» я выпросил телевизор. Там приобрели цветной, а старый, черно-белый, забрал к себе в каптерку старшина. Узнав об этом, я договорился с командиром роты взять его на два дня. Тот согласился, и все были довольны, кроме старшины. Он дулся, морщился, словно хлебнул настойки полыни, а потом попросил написать расписку, которую тут же начал диктовать. Текст расписки был длинный, витиеватый и безграмотный, заканчивался он словами: «…если же с ним (телевизором) случится что-нибудь либо он придет в негодность, я – имярек, обязуюсь выплатить старшине такому-то полную его стоимость».

Старшина блефовал. Он думал, что я испугаюсь таких обязательств и откажусь от телевизора… Он не знал, что его контрагентом по сделке выступает юрист, понимающий, что данное обязательство не имеет юридической силы.

Телевизор был водворен на стол в клубе. Наряду строго наказано прикрывать его грудью в случае возникновения межнациональных конфликтов и показано, как им пользоваться.

– Наколол ты меня, комиссар, – сказал Силин, увидев телевизор. Оказалось, что он договорился со старшиной «второй рота» взять телевизор на праздники в «штаб-квартиру», причем без всяких расписок.

– Чтобы не скучно было, – заключил он.

– А скучно не будет, – сказал я, разозлившись, – я вас всех развеселю.

Силин такой грубости не ожидал и только покачал головой, дескать, во вкус входишь, комиссар, но вслух ничего не сказал.

Вечер прошел в предчувствии праздника, отдыха и возможного несчастья. Я провел поверку и разрешил в нарушение распорядка дня смотреть телевизор до конца программы, но лежа в кроватях.

Седьмого на подъем пошел Силин. Я мог покемарить лишних пару часов, однако не спалось: мешало все то же предчувствие беды, и я пошел в роту.

По распоряжению командира отряда, к которому мы были прикомандированы, торжественные построения проводились в ротах, там же зачитывались поздравления с праздником.

Настроение у личного состава было хорошее, но многие выглядели невыспавшимися, наверняка до упора смотрели телевизор, а потом разговаривали, покуривая в кулак: сомнительно, чтобы кто-то выходил ночью в мороз в курилку.

Во время построения Силин и Гребешков проверили наличие в строю наиболее «борзых» представителей нашего интернационала и дали мне знать, что все в порядке. После этого они стали усаживать роту на табуретки в проходе, а я побежал в штаб за обещанным мне ветераном.

Ветерана звали Александром Сергеевичем. Он был высок, сух, горбонос. Редкие седые волосы его были аккуратно зачесаны назад. Одет он был в черный костюм и белую рубашку без галстука, застегнутую на все пуговицы, на лацкане пиджака красовались три ряда орденских планок. Но самое примечательное в нем было полное отсутствие позы, менторства и попыток заигрывания с аудиторией.

Бывший сапер просто, без обычных штампов и патетики рассказал о войне. За все время он ни разу не употребил слово «воевал», а говорил: строил, наводил, восстанавливал, то есть работал. Работал, когда ночью зимой полз впереди разведгруппы, обеспечивая ей безопасный проход в минном поле; работал, когда искал материал для переправы в безлесной местности; когда вязал и подносил к будущей переправе деревянные плотики; когда наводил переправу под артобстрелом и когда собирал разбитые плотики в реке, чтобы эту переправу восстановить.

После встречи мы повели роту в кино. Потом был праздничный обед, отличавшийся от обычного десятком яблок на столах. После обеда я разрешил поспать два часа. Силин, однако, был против.

– Что ты делаешь, комиссар, – говорил он свистящим шепотом, – они сейчас выспятся, а ночью их в самоход потянет.

– Не потянет, – ответил я ему уверенно – не потому, что был действительно в этом уверен, а для того, чтобы хоть как-то оправдать собственное решение.

По подъему были еще один фильм и очередное построение, на котором не оказалось Кошкина. Тумашевский, уже заступивший дежурным по роте, послал на поиски Копача, и тот вскоре появился с Кошкиным. Силин распустил роту и стал «воспитывать» нарушителя дисциплины, принюхиваясь, не пахнет ли от него спиртным. Спиртным не пахло, но Кошкин был пьян. Какой дряни хлебнул наш «штык», было непонятно, но уже через минуту лицо и руки его стали покрываться пятнами красного цвета.