Груз небесный

Гвоздилин вошел в канцелярию и, увидев, что там нет Тугого, не стал представляться. Кузя тоже не стал выпендриваться, а сказал только, что Гвоздилин поедет в командировку с первым взводом. Он хотел добавить еще что-то. Но тут зазвонил телефон. Писарь снял трубку.

– Рядовой Кузменков, – представился он, – але, але, мне плохо слышно… Да-да, третья… лейтенанта Тугого нет, он вышел… Что? Хрен с ним? А кто это говорит? Кто? Лейтенант Воропай? Здравия желаю, таш лейтенант! Вам надо быть здесь завтра. Что? Не сможете подъехать утром? Присоединитесь в Москве, на вокзале? Каком вокзале? Не мое дело? Ясно. Передать Тугому, чтобы не ссал в калошу… Есть, передам слово в слово. – Кузя осклабился, подмигнул Гвоздилину и положил трубку на рычаг аппарата и произнес:

– Воробей бухой в дупель из Москвы звонит, говорит, что завтра присоединится ко взводу на вокзале…

О звонке Воропая Гвоздилин сообщил Веригину, но тот отнесся к информации равнодушно. Что ему Воропай, своих проблем хватает.

Разумеется, ни на Ярославском, ни на Белорусском вокзалах Воропай их не встретил. Но это никого не удивило… Но в поезде стали говорить об этом.

– Я вчера был в канцелярии и лично слышал, как Воропай звонил из Москвы и обещал Кузе, что встретит нас на вокзале, сказал Гвоздилин Антипину.

– Ему пообещать… – произнес замкомвзвода.

Веригин в означенный разговор не вмешивался, хотя и находился неподалеку. Его не беспокоили перипетии вчерашнего телефонного разговора Кузи с Воропаем… Поскольку Кузя говорил не с лейтенантом, а с ним. На счастье Веригина слышимость была ужасная, и Кузя не заподозрил, что с ним говорит не Воропай. Веригину вовсе не хотелось, чтобы означенный Воропай ехал с ними в командировку. Для решения той государственной задачи, ради которой он сам ехал в Белоруссию, его вполне устраивал Антипин. Он в тех условиях вполне стоил такого лейтенанта как Воропай. Все в этом убедились уже в Москве. Он не дал бойцам возможности «походить по столице». Прямо на Белорусском вокзале вытащил из мешка Котченкова и разбил бутылку водки и крепко «оттянул» его командира отделения Казанцева за отсутствие контроля над подчиненными.

И, хотя первое отделение весьма обиделось на Антипина, Веригину поступок замка понравился… Нельзя позволять взводу расслабиться, тем боле в отрыве от части. «Расслабуха» повлечет конфликты, это уже известно. Слишком уж примелькались друг другу за время службы физиономии сослуживцев, а конфликт, возникший в неслужебное время, может продолжиться на службе, когда у бойцов в руках оружие. А там хоть еще один фильм «Караул» снимай.

Впрочем, Веригина больше всего беспокоило то, что Никандр так и не вышел на него. Не вышел на связь, так говорили об этом в шпионских фильмах и книгах.

А ведь по всем абрамовским заверениям он должен был это сделать уже тогда, когда Веригин подрался в каптерке с Глыней. Но этого не случилось.

– Никандр, Никандр, – сказал он вслух, стоя у окна и разглядывая проносящиеся мимо лесопосадки, – слушай, а кто такой Никандр?

– Имя такое, – ответил ему Гвоздилин.

– Я знаю, что имя, а чье это имя?

– Мужское, – ответил земляк и захохотал, полагая наверное, что пошутил.

– Где я слышал о Никандре? – еще раз забросил удочку Веригин, но Гвоздилин потерял интерес к разговору и пошел в тамбур покурить.

«Не получилось, – подумал Веригин, – но не может Гвоздилин не знать фамилию опера, который обслуживает их часть, не может… Что-то тут не так…»

Тем временем за окном сгущались сумерки, надо было идти спать, потому что завтрашний день готовил всем суматоху устройства на новом месте.

* * *

В зале ожидания я нашел свободное место рядом с динамиком, бросил портфель у ног и развалился в кресле. Я сделал все, что мог, и теперь оставалось ждать, куда вынесет меня река, волны которой носят название обстоятельств.

Вокруг меня шумела аэропортовская жизнь. «А как бы описал ее Сугробов?» – подумал я. «Наверное, так: сначала задний план, где люди выглядят единой подвижной массой без лиц, затем передний…»

Но какая скука видеть мир чужими глазами, и я забыл о Сугробове и стал просто смотреть, как две женщины объясняли третьей, как скорее добраться до ГУМа, а девочка лет пяти говорила пожилому мужчине, видимо, деду о том, что мама ее наказывает, когда она балуется. К шлепкам и ремню это юное создание относится спокойно, как к мытью рук перед обедом. Она рассудительно говорит: «Я забалуюсь – мама меня нашлепает…» Почти как у Тумашевского: заработал – получил…

Дед, слушая, качает головой и прижимает девочку к себе, но внучка непривычна к ласкам, она вырывается и смотрит через ряд кресел на двух мальчишек-дошколят, которые играют «в ляпы».