С другими французами Паскевичу приходилось проявлять строгость. Консул де Гамба больше хотел нажить капитал, чем представлять интересы местных французов, и, когда в 1831 году фанцузского торговца Антуана Миллио (Milliot) уличили в краже 3462 слитков меди, 680 бычьих шкур и 4 баулов шелка, консул не захотел отдать его под русский суд; Паскевич настоял на своем, и Миллио, хоть и ненадолго, но сослали в Сибирь на каторгу.
В религии Паскевич проявлял большую терпимость. Он отказывался обращать мусульманских осетин в христианство и защищал права хевсуров на языческие молельни. (Однако, завоевав Ахалцихе, он сделал из мечети церковь и в честь царя посвятил ее святому Николаю.) В политике Паскевич не был шовинистом: он говорил, что ему грузины больше по сердцу, чем русские, потому что «меньше воруют»; когда разрубленное тело Александра Грибоедова доставили в Тбилиси, Паскевич не отправил его в Россию, а по воле молодой вдовы Нино Чавчавадзе похоронил в Тбилиси. Паскевич отпустил Александра Пушкина с армией в Эрзурум, несмотря на то, что санкт-петербургская полиция приказала, чтобы за передвижениями поэта строго надзирали. Когда в июне 1830 года в Закавказье приехали внушавшие всем страх ревизоры Мечников и Кутаисов, они разнесли в пух и прах развратную и ленивую бюрокатию, а Паскевича смогли обвинить лишь в скором правосудии и отсутствии документации: например, иранского муллу, пойманного с мятежными письмами, он повесил сначала вверх, а потом вниз ногами без учета обвинений, суда и приговора.
У Закавказья отобрали Паскевича, как раньше Паулуччи: главнокомандующий так блестяще выполнил обязанности, что его перевели на более высокую должность. Паскевича, способного одной рукой воевать, а другой — управлять, в 1831 году вызвал царь Николай, чтобы подавить польское восстание.
Царь четыре месяца обдумывал следующее назначение: выбор пал на балтийского барона Григория Владимировича Розена (родственника Ивана Розена, усмирившего Имеретию в 1810 г.), Розен был личным другом Николая; царь Александр I был посаженым отцом на его свадьбе и крестил его детей. В Тбилиси он привез с собой набожную жену Елизавету, урожденную Зубову, и пятерых младших детей. (Двое из дочерей, Лидия и Прасковья, увлекались иконографией, и Прасковья после смерти отца постриглась и прославилась как игуменья Митрофания.) Розен отличался чуткостью к людям: в жаркий тбилисский полдень он выходил из дворца и расстегивал кители у часовых. Он старался угождать начальству и поступал, как советовали ревизоры Мечников и Кутаисов, хотя его правительство все еще сидело в полуразрушенных зданиях, чиновники, подорванные лихорадками или коррупцией, ни на что не годились, и сам главнокомандующий был перегружен петициями от недовольных граждан — от так называемых дворян, которых уже не признавали без аттестаций двенадцати князей, от потомства царя Эреклэ II, которых лишили титула царевичей и теперь сочли простыми князьями, и от нищих священников, недовольных роскошной жизнью епископов.
Розен добивался любви народа.
Но в одном отношении Грузия считалась передовой страной: русские офицеры завидовали качеству тбилисских сабель и кинжалов. В 1832 году царь Николай I отправил двух старших кузнецов из Златоуста, чтобы научиться тайнам ремесла у Карамана Элизбарашвили: они узнали, что Элизбарашвили ввозил сталь из Индии, сплавлял ее с местным чугуном и затем растягивал и складывал, как слоеное тесто.